Опыт нелюбви

Неизвестно, наскучит Кире когда-нибудь жить или нет, но в детстве мир в самом деле представал в ее воображении фантасмагорическим. Он не был залит ярким солнцем, как, наверное, положено миру детства; во всяком случае, Кира его солнечным не помнила. Она помнила его полным смутных теней, непонятных слов, тревожных снов, странных событий и вот этих вот необъяснимых страхов, вроде страха перед перышком.
И чем все это ни считай, фантомами воображения или обещанием будущей интересной жизни, а назвать ее смелой можно было разве что в насмешку.
Поэтому то, что она пошла в темноте и одиночестве по неизвестно куда ведущей ночной тропинке, было более чем странным для нее поступком.
Гравий перестал хрустеть под ногами – Кира не заметила, как вышла к реке. Наверное, она и не могла этого заметить, потому что выглядела эта река очень непривычно: начиналась словно бы прямо посреди дороги, без всякого спуска вниз. Теперь, в темноте, ее почти не было видно, но хорошо было слышен шум, и шум этот говорил о быстром ее течении.
Кира присела у воды, положила ладонь на поверхность. По ладони побежали холодные струи, и в холоде этом была та же необъяснимая радость, что в ночном вдохновенном разговоре незнакомых людей, и в неизвестном пространстве за звездами, и в фантомах детского воображения. А почему это так, Кира не знала.
– Не боишься одна гулять? – раздалось у нее над головой.
Она не закричала в голос только потому, что голос у нее пропал от страха. Все элегические размышления выветрились из головы мгновенно, и осталась одна только мысль: «Что ж я за дура такая, куда ж я среди ночи поперлась?!»
Впрочем, сразу же за этой мыслью последовала другая, отрезвляющая: «Во всяком случае, это не медведь. И не убийца какой-нибудь, наверное, иначе без лишних слов по голове бы стукнул».
Воображение воображением, а здравый смысл все-таки был главной Кириной чертой.
– А надо бояться? – судорожно сглотнув, переспросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.
– А чего нас бояться?
Голос из темноты прозвучал насмешливо. Кира совсем успокоилась. Насмешка относилась к числу привычных для нее интонаций, а процитированный этим человеком анекдот про встречу на кладбище с вампиром – к числу тех анекдотов, которые она знала с детства. А значит, и бояться всего этого не обязательно.
– Это какая река? – спросила она, распрямляясь.
Ей в самом деле было это интересно.
– Поронай. Почти через весь Сахалин течет. Рыбы в ней пропасть.
Все-таки, несмотря на общие с Кирой детские анекдоты, речь у него была для нее непривычная. Она никогда не сказала бы «пропасть» вместо «много».
Манера его речи ей понравилась.
– Вы рыбак? – спросила она.
– Не то чтобы рыбак. Но рыбачить люблю. Куришь?
– Нет. Но вы курите, если хотите.
Сказав это, Кира сообразила, что он у нее разрешения и не спрашивал. И что незачем говорить ему «вы», если он называет ее на «ты».
– Ну, садись, покурим, – сказал он. – Сюда садись, на бревно.
Глаза привыкли к темноте – Кира видела теперь хотя и не черты его лица, но абрис. Если можно было назвать этим тонким словом несложное сочетание рубленых линий и углов, из которых его лицо состояло.
Он закурил и уселся на бревно, и Кира села рядом. Глупо было бы стоять перед сидящим мужчиной.
– Тебя как зовут? – спросил он.
– Кира.
Она ответила машинально и только после этого, опять с опозданием, сообразила, что она не школьница, а он не учитель, и неуместно ему спрашивать ее имя, если сам он предварительно не назвал свое.
– Виктор, – словно в ответ на эти ее мысли, представился он.
Похоже, он не думал о том, как положено и как не положено. Возможно, не только не думал, но просто ничего про все эти церемонии не знал. Ну конечно, не знал! Кира вдруг почувствовала это так ясно, как будто он вслух сказал ей об этом, сказал с теми же простыми интонациями, с какими говорил, что в речке рыбы пропасть. И в ответ то ли на это его незнание, то ли на естественность его интонаций Кире стало легко, и сама она тоже перестала думать, как положено, а как не положено.
– Ты из какого издания? – спросил он.
– Из «Транспорта», – ответила она. И, тоже без церемоний, поинтересовалась: – А ты? Что-то я тебя до сих пор не видела. Ни в поезде, ни в автобусе.
– А я отдельно приехал. Длугач я. Который вас всех сюда привез.
Ах, вон оно что! Кире стало жаль, что он не такой, как она. Да, именно этими словами она подумала: «Жаль, что он не такой, как я».
– Ты экономист? – спросил Длугач.
– Нет, – покачала головой Кира.
– Тогда почему про экономику пишешь?
– Потому что про лингвистику писать никто не просит, – усмехнулась она. И на всякий случай пояснила: – Я филфак заканчивала. У меня диплом по лингвистике.
– А лингвистика – она что изучает?
В его голосе послышался живой интерес. Кира сразу распознавала такие интонации и любила их. Она давно их не слышала в голосах посторонних людей. Да и в голосах близких тоже.
– Лингвистика изучает языки, – сказала Кира. – Языки мира как явление.
– Вавилонскую башню, значит?
Он усмехнулся. Усмешка не была видна, но отчетливо слышалась в его голосе.
– В общем, да. – Кира улыбнулась. – В символическом смысле Вавилонская башня действительно была, это все современные исследования доказывают.
– Раскопки?
– Да нет, не то чтобы обломки от нее нашли, а просто лингвисты убедились, что нет универсальных правил, которые были бы общими для всех языков.
– А думали есть? – уточнил он.
– Да. Но теперь выясняется, что лингвисты тоже, как и библейские строители, возводили Вавилонскую башню. То есть пытались соорудить из разрозненных фактов что-то устойчивое и таким образом дотянуться до единого закона, по которому якобы живут все языки. А они живут по очень многим законам, вот что оказывается.
Как раз это Кира и хотела рассказать за столом, но не успела. Она понимала, что лингвистические проблемы вряд ли могут быть интересны этому человеку, постороннему, с рублеными очертаниями лица и с большими деньгами в кармане. Но, понимая это, Кира почему-то знала, что он слушает ее с интересом. Она вот именно знала это, а не видела, ведь ничего нельзя было разглядеть в глухой осенней тьме.
– Я тоже думаю, что никаких общих законов нету, – сказал он.
– В лингвистике?
– Насчет лингвистики не скажу, а в жизни нету, – вполне серьезно ответил он. – У каждого жизнь по-своему поворачивается. Мы вот когда-то с дружком моим Колькой вместе дела начинали. А теперь он на Тишинке со старушками стоит, пуговицы продает и боты ношеные, а у меня сама видишь что.
– Заводы, газеты, пароходы? – усмехнулась она.
– Про газеты я еще не объявлял, – удивился он. И настороженно спросил: – А ты откуда знаешь?
– Ничего я про твои газеты не знаю, – успокоила его Кира. – Это просто детское стихотворение. Про то, как мистер Твистер, владелец заводов, газет, пароходов, решил на досуге объехать мир. – И спросила: – А какие дела вы с Колькой начинали?
– Да обычные. – Он пожал плечами. – Зарплату сигаретами выдавали в Казахстане.
Что подобные экзотические занятия действительно дело обычное, Кира знала. Ей и самой звонил несколько лет назад бывший однокурсник и интересовался, не поможет ли она обменять партию никеля из Норильска на пять вертолетов из Улан-Удэ. Она тогда даже не спросила, почему он надумал обратиться с такой просьбой именно к ней. А чего спрашивать? Раз она со своей лингвистикой моет полы в ночном клубе, то почему он со своей классической филологией не может торговать никелем и вертолетами?
– Потом я судоходную компанию приобрел. И акции речных портов, – сказал Длугач. – Тогда все банкротами были, за копейки всё продавалось.
Это Кира знала и без него – газеты читала, телевизор смотрела, да и самостоятельная способность делать выводы из происходящих событий была ей присуща в полной мере. Папа даже считал, что она чересчур интересуется тем, что происходит, как он говорил, в нынешнем убогом социуме.