Небесная тропа

Он остановился этажом ниже, на площадке второго этажа. Здесь было две двери. Одна обычная, фанерная, вторая – инкрустированная деревянной мозаикой, наложенной на стальной каркас. Почему он, Рик, не живет в квартире за этой дверью, а… Тут он услышал звяканье замков внутри и благоразумно отошел в сторону, непринужденно облокотился на присутствующие на втором этаже перила. Если бы у него была сигарета, он бы закурил.
Из квартиры вышла девушка лет двадцати. Тонкий, как шелк, сиреневый плащ, туфельки на обалденных каблуках, плетеная сумка с золотым замочком. И все же Рик не мог назвать незнакомку фифой, завернутой в дорогую обертку лакомой конфеткой. То ли абсолютное небрежение к дорогим вещам, то ли отсутствие кокетливости в движениях и крикливый макияж были тому причиной. Казалось, девушка ставила своей целью не привлечь, а оттолкнуть, спрятаться за внешними атрибутами, за шмотками и краской, и ни в коем случае не выдать себя. Рик ощутил это настолько отчетливо, будто это были его собственные чувства. Девушка открыла сумочку и не торопясь вытащила пачку сигарет. Рик спешно достал Светкин коробок и чиркнул спичкой.
– Огоньку не желаете? – Но подойти к красотке он не успел – между ними возник парень, здоровый, как дубовый шкаф, и схватил Рика за руку.
Рука тут же онемела, будто в нее вкололи десять доз новокаина.
– Убирайся, – прошипел обладатель стокилограммового тела.
– Я только огоньку, – обалдело прошептал незадачливый ухажер.
– Пшел!
Лестница ушла из-под ног, Рик кубарем покатился вниз, пересчитывая ступеньки, и наконец замер в углу пролета, больно стукнувшись коленом о стену.
– Ну зачем так, Тим, – донеслось до Рика. – Вдруг он себе шею сломал?
– Такие живучи, как собаки, – хмыкнул охранник. – Этот тип, наверняка, из двенадцатой. Не волнуйся, скоро этот гадюшник разорят.
Каблучки лакированных туфелек зацокали возле самого уха.
– Он точно жив? – вновь спросил девичий голос.
Рику представилось, что сейчас девушка пнет его носком туфельки как падаль. Он спешно поднялся, давая понять, что ее участие ни к чему. Он стоял, скрючившись, делая вид, что ему очень больно, но краем глаза наблюдал за Тимом. Его не смущало то, что противник может сделать из него котлету. Просто никому Рик не мог спустить подобное. Тим решил, что инцидент исчерпан, и отвернулся. Тут же нога Рика мгновенно взметнулась в воздух. До головы здоровяка, конечно, не дотянуться не удалось, но и удара в живот вполне хватило, чтобы Тим потерял равновесие и, как мгновение назад Рик, скатился на пролет вниз. Рик не стал дожидаться, когда громила поднимется, высадил ногой узкое лестничное окно и выпрыгнул на улицу. Проходные дворы во всем квартале были ему знакомы, как любой бездомной собаке, и через три минуты он очутился в густом сплетении улиц, в торопливо снующей толпе. Он шел, и его разбирал счастливый смех. Давно он не чувствовал себя так радостно. Ему казалось, что он одержал победу над целым миром. Мерзостный утренний осадок, оставшийся после общения с Сержем, окончательно улетучился. И Серж, и громила Тим, и безвкусно размалеванная девица казались теперь просто смешными.
Рик, победитель, шагал навстречу неведомому.
Прошагав изрядно, он наконец остановился у книжного лотка, на котором только-только разложили товар, и выбрал книгу наугад. Продавец неприязненно на него покосился, но ничего не сказал.
У Рика был свой метод чтения, им же самим и изобретенный. Самый совершенный и самый быстрый. При этом не требовалось покупать книгу. Сначала Рик читал первые три-четыре страницы – обычно здесь появляется главный герой и говорит свои первые фразы. Обозначен мир, время, мечта. Далее надо перелистнуть страниц пятьдесят и прочесть еще два листа, потом через сотню – еще пару. Несколько намеков, ярких образов (если они есть) с тобой. И дальше ты можешь накручивать на них все, что угодно, – выдумки и реальность, подлость и благородство. Фантазии ему было не занимать.
В этот раз книга попалась странная. Интересными в ней оказались как раз только первые несколько страниц, где излагалась вся суть, а дальше шел бессмысленный наворот событий. Сама идея понравилась: тысячи, миллионы, миллиарды миров, и каждый от другого разнится лишь той малостью, что, к примеру, там, за углом Рик повернет налево, вместо того чтобы свернуть направо. И где-то есть мир, в котором он, Рик, живет в квартире за металлической дверью, а красотка в сиреневом плаще расхаживает в драном свитере и продает свое тело, чтобы заработать на дозу.
Только стоит ли ради этого создавать целый мир?
Рик отложил книгу и двинулся по улице. Но не прошел и двадцать шагов, как вновь остановился на углу. Куда свернуть? Направо? Налево? В эту минуту, визжа тормозами, к остановке подкатил трамвай. И, повинуясь внезапному решению, как приказу, Рик вскочил на заднюю площадку. Два старых скрюченных вагончика дернулись и помчались, раскачиваясь на рельсах, будто хотели сорваться и улететь далеко-далеко в небеса.
 
Глава 3
 
Неужели он все еще живет? Каждый вечер и каждое утро она думает об этом, и с годами появляется надежда, что ей все-таки удастся его пережить. Это очень важно. Маленькая, последняя, быть может, единственная победа, которая никому не нужна. Потому что ее жизнь – это только ее жизнь, никем не удлинена. Ни сыном, ни внуком. Но когда он умрет, а она останется, тогда будет она доживать не свою жизнь, а Эрикову. Хоть годочек, хоть два, хоть пять… Может, это все и не очень хорошо придумано, но она это придумала, и поверила, и обрадовалась.
Отчетливо представилось, как он, обрюзгший, похожий на кусок рыхлого теста, стоит, по-дыбному голый, на коленях перед пустым белым креслом и что-то неслышно бормочет лиловыми старческими губами. Что – не разобрать. Бывает так ночью: проснешься с какою-то внезапной и страшной мыслью. Сегодня опять – он.
Как много лет назад, отлепился от каменной стелы моста и загородил узкую тропинку в снегу. А она-то понадеялась, что уже миновала мост. Перед ней был не просто человек – он олицетворял власть. Человек – толстый, власть – непоколебимая. Разумеется, толстым он казался лишь по тем временам. На самом деле он был впалощек, ушанка стягивала в узел голодное темное лицо. Сомнительная его упитанность говорила о преступности головы и рук. От другого она бы попыталась бежать, несмотря на безнадежность попытки. Но власть, как мороз, сковала ее руки и ноги.
– Что несешь? – милиционер кивнул на холщовый мешок, который она прижимала к груди.
– Это для Эрика, – проговорила Ольга, с трудом ворочая языком.
– Дай. – Он вцепился в мешок и потянул к себе.
Он был сильным, но все же не мог выдрать у нее мешок. Они топтались на месте, вцепившись онемевшими от мороза пальцами в драгоценную холстину, каждый тянул к себе, обливаясь потом и молча стискивая зубы.
За Невою вспыхнули два белых луча прожекторов и заметались по небу. Неведомый отблеск света упал на его лицо, и Ольга разглядела противный нос луковицей и черные, будто налитые мертвой водою глаза.
– Это посылка для сына! Муж с фронта передал! Эрику годик, ты слышишь, ему только годик! – торопливо пробормотала она, как спасительное заклинание.
Но у него было свое заклинание – страшное.
– Пойдем в отделение, там разберемся, кто тебе и что передал. И откуда… – пригрозил он, пыхтя, по-прежнему не в силах отнять мешок.
Упоминание об отделении сделало свое дело: замерзшие пальцы разжались, мешок оказался у него. Он запустил руку внутрь и вытащил банку сгущенки. Сгущенка! Тут же представился кипяток, густо забеленный и сладкий.
– Это молоко! – крикнула она. Неужели он не понимает, ЧТО отнимает у ее ребенка?! – Возьмите лучше хлеб.
– Хлеб тоже возьму. Я, в отличие от таких, как ты, голодаю.
Теперь в руках его очутился кусок масла. Секунду он взвешивал его на руке. Потом посмотрел на Ольгу. Глаза… Может быть, в то мгновение глаза его что-то выражали? Она не поняла. Он зажал мешок под мышкою и попытался разломить брикет. Ничего не получалось, пальцы соскальзывали, и он уронил кусок масла в снег. Наклонился поднять. В кармане старой шубки у Ольги лежал ключ – огромный, тяжелый, с острым, как шип, навершьем. Не ключ, а нож. Она видела голую шею, высунувшуюся из ворота шинели, такую тонкую, с удобной, глубокой ямкой посередине. Неужели у нее не хватило бы силы ударить?! Она бы вернула хлеб, и сгущенку, и брикет масла. Эрик остался бы жить. Господь, в которого она не верит, простил бы ей этот грех. Господь бы простил…