Искатель. 2011. Выпуск № 12

— Давно в стране? — задал Беркович самый банальный из всех банальных вопросов, назначение которого было в том, чтобы сломать лед. Но сейчас льда не было, и вопрос приобрел тот единственный смысл, какой и должен был иметь. Никаких подтекстов. Все мы когда-то сюда приехали, кто раньше, кто позже. Если она задаст этот вопрос ему, он сразу ответит, и между ними возникнет полное понимание — как опознание «своего».
— Четырнадцать лет, — глаза смотрели не отрываясь, впечатление было таким, будто в голубом глубоком небе появилась маленькая тучка, которая начнет разрастаться и разродится грозой или дождем, если не произнести волшебное слово… какое?
— А я — восемнадцать, — сообщил Беркович. Блокнот с бланками протокола допроса свидетелей лежал в сумке, нужно было его достать, положить на стол и ручку вытащить из кармана, спросить, как положено, имя, номер удостоверения личности…
— Знаете, — сказал Беркович, — когда мы приехали с мамой и отцом… отец умер через год, а мама живет в Петах-Тикве, и у меня редко получается ее навестить… Да, так я хочу сказать, что тогда и не думал, что стану полицейским.
— Нравится? — спросила она. Тем же тоном она задала бы тот же вопрос, если бы Беркович представился инспектором Министерства просвещения.
— Да.
Женщина кивнула. Что она хотела сказать? Что полицейские — тоже люди? Или что нравиться может любая работа, если делать ее хорошо, а хорошо делать свое дело можно лишь тогда, когда работа нравится, и в этом заколдованном круге нет никакого противоречия?
— Моя фамилия Беркович, — повторил старший инспектор, так и не сумев отвести взгляда. Ему казалось, что теперь он до конца разговора привязан к ее глазам, к тучке на голубом небе, к молниям, которые обязательно сверкнут, когда он спросит о главном. — А вас зовут…
— Рина, — голос прозвучал удивленно, будто женщина то ли впервые называла свое имя вслух, то ли не понимала, как мог следователь не знать ее имени, ведь он наверняка справился у полицейского, стоявшего за дверью, а тот уже задавал этот вопрос.
— Рина Альтерман? — уточнил Беркович.
Ответа он не услышал, да и что она могла ответить на вопрос, который посчитала риторическим?
— Натан… — сказала она. — Я не понимаю…
Грозовые тучи в ее глазах скрыли голубизну неба. Сейчас начнется ливень, и разговаривать станет невозможно.
— Вы работаете… — Беркович сделал паузу.
— В магазине, — тучи продолжали скапливаться, застилая небо, но уже не так быстро. — Кассирша.
— Сегодня… — Пусть продолжает фразу, пусть будет вынуждена реагировать на его слова, пусть говорит что угодно, лишь бы не молчала.
— Во второй смене, — голос звучал ровно, безжизненно, Рина говорила «на автомате», мысли ее были далеко, там, куда
Беркович не хотел ее пускать, но и удержать ее у него больше не было возможности.
— У вас дочь. Она в школе?
— В школе, — повторила Рина и сразу поправилась: — Нет, у них экскурсия в Музей искусств, и они выключили телефоны, я ей сразу позвонила, но у нее автоответчик. Наверно, сейчас… Можно?
— Конечно, — сказал Беркович.
Ей лучше знать, что сказать дочери.
Телефон в руке женщины дрожал, будто живой.
— Лея, — а голос звучал твердо, — ты можешь вернуться домой прямо сейчас? Это важно.
Беркович не слышал, что ответила девочка, но плечи у Рины опустились, на мгновение она прижала мобильник к щеке, а потом сказала:
— Хорошо. Приезжай сразу, как только вернетесь в школу. Нигде не задерживайся.
Рина положила аппарат на стол.
— Я ничего не сказала. Она… у нее…
Голос прервался. Конечно, у девочки замечательное настроение, она даже не уловила паники в словах матери. «Приеду, мама, все нормально».
— Ваш муж, — осторожно, будто ступив на минное поле, спросил Беркович, — часто запирался в кабинете?
Рина долго молчала, то ли не поняв вопроса, то ли выбирая ответ, который не показался бы следователю странным.
— Да, — она положила на стол руки и смотрела на ладони, будто читала невидимую книгу. — Натан не работает, со старой работы уволили, а новую он не нашел. По утрам… понимаете… он пишет книгу.
О, да. Наверно, роман о приключениях «русского» еврея в Израиле. Как казалось Берковичу, это была самая популярная тема у мужчин, почему-то решивших, что обладают литературными способностями. Впрочем, даже те, кто точно знал, что никакими способностями не обладает, все равно, когда приходило время и звучал в душе трубный глас, садились к компьютеру и сочиняли роман о том, как некий Сёма Лифшиц сошел с трапа самолета, надеясь обрести в Израиле не только новую родину, но и новое счастье, которого ему не хватало дома. Герои эмигрантских романов все равно были дома там, а не здесь.
— Он пишет книгу о поэзии Бродского, — с извиняющейся улыбкой проговорила Рина, сбив Берковича с мысли.
Он не нашелся, что спросить, сидел и смотрел, ждал пояснений.
— У мужа потрясающая память, — Рина говорила о нем, как о живом, и это пока было правильно, душа покойного, наверно, все еще находилась где-то здесь и, возможно, слушала разговор, не способная вмешаться.
Беркович тряхнул головой — почему он подумал о душе? Никогда подобные мысли не приходили ему в голову, тем более в квартире, где произошло убийство, а убийцей, не исключено, была эта женщина — просто из-за отсутствия других подозреваемых.
— …Не только на стихи, — продолжала Рина. Она говорила сдержанно, рассказывала хорошему человеку, пришедшему в гости, о любимом муже. — Он может запомнить целые страницы текста. Думал, это поможет в изучении иврита, но память у него странная… Язык не пошел, не знаем почему…
Она неожиданно поняла, что память мужу больше не понадобится, книга о Бродском останется недописанной, и вообще обычная жизнь кончилась, а завтра… что будет завтра?
— Этот камень… — мягко произнес Беркович, подводя наконец подозреваемую к самому важному вопросу. — Вы видели его раньше?
Рина покачала головой.
— Нет. Очень странный камень. Мне ваш… — она запнулась, не зная, как назвать Хана, — коллега показал его… Нет, не видела. Там… — ее голос зазвенел, — там была кровь!
— Вы постучали, и муж не ответил, — Беркович поспешил задать следующий вопрос. — Вы говорите, он запирался, когда писал книгу, не хотел, чтобы ему мешали. Когда обычно он заканчивал работу? Или вы звали его в какое-то определенное время?
— Нет, он сам. Обычно часов в десять. Нужно было выйти за покупками. Если я была на работе, оставляла список. А если дома, как сегодня, то говорила, что нужно купить.
— Он запирался в комнате и тогда, когда оставался дома один?
— Нет… Не знаю, — в голосе Рины прозвучала растерянность. — Нет, наверно. Если никто не мог ему помешать, то зачем…
— Сегодня он не вышел в десять, как обычно?
— Да. И я постучала, потому что…
Она запнулась. Она не могла сама себе объяснить, почему стала стучать, мешая мужу работать. Да, был уже одиннадцатый час, а обычно он в десять появлялся в дверях, бодрый и довольный. Могла бы подождать, он, бывало, задерживался, если нужно было дописать фразу, или новая мысль приходила в голову. Но она постучала. Интуиция? Что-то ее заставило?
— Он не ответил, и я позвонила ему на мобильный, так мы всегда делали, не кричать же через дверь.
На звонок Натан не ответил — в это время он, видимо, был уже мертв.
— Вы говорите, — Беркович старательно подбирал слова, ему не хотелось показывать, что он обратил внимание на противоречия в ее рассказе, — Натан работал над книгой. Однако, когда вы вошли в комнату, он…
Рина вздрогнула и сделала рукой отстраняющий жест. Она не хотела вспоминать, как вошла и увидела…
— Натан лежал на диване, — Беркович говорил монотонно, без эмоций, — такое впечатление, что он спал, когда…
— Спал, — повторила Рина. — Да. Он рано просыпался, часов в шесть, завтракал и садился работать. Отрывался, чтобы отправить Лею в школу. Часов в десять заканчивал работать, у него не получалось писать с вдохновением больше трех часов. Говорил, в голове будто что-то затухает. Тогда он выключал компьютер и ложился… не спал, просто лежал, отдыхал. Это сильное напряжение, когда сочиняешь… мне кажется.