Блудный сын
– Я… пожалуй. Да.
– И йети никогда не бреется, – наклонившись к гонцу, словно делясь с ним секретом, добавил Дукалион. – Под всеми этими волосами у йети очень чувствительная кожа. Розовая. Мягкая… От бритвы на ней сразу появляется сильное раздражение.
– Тогда кто ты? – спросил гонец, набравшись храбрости.
– Big Foot [3], – на английском ответил Дукалион. Небо рассмеялся, но гонец, конечно же, его не понял.
Еще больше нервничая от смеха монаха, дрожа не только от морозного воздуха, молодой человек протянул пакет из козлиной шкуры, туго перевязанный кожаным шнурком.
– Вот. Внутри. Вам.
Дукалион подсунул палец под кожаный шнурок, разорвал его, развернул козлиную шкуру. Внутри обнаружился конверт, измятый и запачканный. Письмо очень уж долго находилось в пути.
Судя по обратному адресу, отправили его из Нового Орлеана. Дукалион прекрасно знал отправителя: Бен Джонас, давний, верный друг.
Все еще нервно поглядывая на изуродованную половину лица Дукалиона, гонец тем не менее решил, что лучше уж компания йети, чем возвращение в темноте по продуваемой ледяным ветром горной тропе.
– Могу я найти у вас приют на ночь?
– Любой, кто приходит к этим воротам, получит все, в чем нуждается, – заверил его Небо. – Если бы они у нас были, мы бы даже угостили тебя «Чиз-итс».
Из внешнего двора по каменному пандусу они прошли к внутренним воротам, миновали их. Тут же появились два молодых монаха с фонарями, словно получили телепатический приказ, чтобы проводить гонца в ту часть монастыря, где жили гости.
В залитом светом свечей зале встреч, в нише, где царил аромат сандалового дерева и благовоний, Дукалион прочитал письмо. Бен уложился в несколько строк, написанных синими чернилами четким, аккуратным почерком.
К письму прилагалась заметка, вырезанная из «Нью-Орлинс таймс-пикайун». Заголовок и текст Дукалиона не заинтересовали в отличие от фотоснимка.
Хотя ночные кошмары не могли напугать его, хотя он давно перестал бояться любого человека, рука его задрожала. И газетная вырезка захрустела, трепыхаясь в трясущихся пальцах.
– Плохие новости? – спросил Небо. – Кто-то умер?
– Хуже. Кто-то до сих пор жив. – Дукалион, не веря своим глазам, пристально смотрел на фотографию. Взгляд его был холоднее льда. – Я должен покинуть Ромбук.
Его слова огорчили Небо.
– Последнее время я находил утешение в том, что ты произнесешь молитвы над моей могилой.
– Ты слишком полон жизни, чтобы умереть в обозримом будущем, – ответил Дукалион.
– Сохраняюсь, как зеленый огурчик в маринаде.
– Кроме того, я, возможно, самый последний из тех, к кому может прислушаться Бог.
– А может быть, первый, – возразил Небо с загадочной, идущей от глубокого знания улыбкой. – Ладно. Если собираешься вновь уйти в мир, который находится за этими горами, сначала позволь сделать тебе маленький подарок.
* * *Как восковые сталагмиты, восковые свечи поднимались с золотых подсвечников, мягко освещая комнату. Стены комнаты были расписаны мандалами, геометрическими фигурами, заключенными в круг и символизирующими космос.
Удобно, полулежа, расположившись в кресле, обитом тонким красным шелком, Дукалион смотрел в потолок, который украшали вырезанные из дерева и раскрашенные цветы лотоса.
Небо сидел чуть сбоку, наклонившись над ним, пристально изучая его лицо, словно ученый, расшифровывающий древние свитки сутр. Дукалион не одно десятилетие провел, участвуя в карнавальных шоу, и другие принимали его так, словно не было в нем ничего необычного. Собственно, многие из этих людей тоже участвовали в шоу скорее по выбору, чем по необходимости.
Он зарабатывал неплохие деньги, выступая в шоу уродов, которые еще назывались «Десять в одном», потому что обычно в одном шатре показывали десятерых.
На выделенной ему маленькой сцене он всегда сидел в профиль к посыпанному опилками проходу, демонстрируя свою красивую половину лица тем, кто переходил от толстой женщины к каучуковому мужчине. Когда же около него собиралась небольшая толпа, и никто не понимал, что он делает в компании уродов, Дукалион поворачивался, открывая им другую, изуродованную половину лица.
Мужчины ахали, по их телу пробегала дрожь. Женщины падали в обморок, хотя с годами таких слабонервных становилось все меньше.
В шатер пускали только взрослых, от восемнадцати и старше, потому что дети, увидев его, могли на всю жизнь получить психическую травму.
Потом Дукалион вставал к ним анфас и снимал рубашку, чтобы продемонстрировать свое тело до пояса. Толстые рубцы, жуткие шрамы, странные наросты…
Рядом с Небо стоял поднос со множеством тонких стальных игл и крохотных пузырьков с чернилами различных цветов. Монах мастерски наносил татуировку на лицо Дукалиона.
– Это мой подарок, защитный рисунок. – Небо наклонился еще ниже, проверяя проделанную работу, затем продолжил, расцвечивая лицо Дукалиона темно-синим, черным, зеленымм…
Дукалион не морщился, не вскрикивал, пусть иголки и жалили, как рой злобных ос.
– Ты создаешь на моем лице паззл?
– Паззл – это твое лицо. – Монах улыбнулся, глядя на неровное полотно, на которое ему приходилось наносить сложнейший рисунок.
Капали чернила, капала кровь, иголки поблескивали, стукались друг о друга: иногда Небо использовал две разом.
– Принимаясь за такую татуировку, мне следовало предложить болеутоляющее. В монастыре есть опиум, пусть мы и не поощряем его использование.
– Я не боюсь боли, – ответил Дукалион. – Жизнь – океан боли.
– Даже сюда мы приносим с собой свои воспоминания.
Старый монах выбрал пузырек с малиновыми чернилами, продолжил работу, маскируя уродливые впадины и бугры, создавая татуировкой некую иллюзию нормальности.
Работа продолжалась в полном молчании, которое в конце концов прервал монах: «Татуировка отвлечет любопытный глаз. Разумеется, даже такой сложный рисунок не сможет скрыть все».
Дукалион поднял руку, чтобы коснуться зудящей татуировки, которая покрыла ту часть лица, что раньше была нагромождением рубцов и шрамов.
– Я собираюсь вести ночной образ жизни, не привлекая к себе внимания, как часто бывало и прежде.
Вставив притертые пробки во все пузырьки, тщательно протерев иглы, монах встретился взглядом с Дукалионом.
– Еще раз, пока ты не ушел… монетка?
Оторвавшись от спинки кресла, Дукалион правой рукой выхватил из воздуха серебряную монету.
Небо наблюдал, как Дукалион крутит монету между пальцами (заставляет ее шагать, как говорили фокусники), демонстрируя удивительную ловкость, особенно если учитывать внушительные размеры кистей.
Впрочем, такое мог сделать любой хороший фокусник.
Зажав монетку между большим и указательным пальцами, Дукалион подбросил ее в воздух. Поднимаясь, она сверкала в свете свечей.
Дукалион вновь поймал ее, зажал в кулаке… разжал пальцы, чтобы показать, что на ладони ничего нет.
Этот трюк обычно входил в арсенал любого хорошего фокусника. И завершил бы он этот трюк, достав монетку из-за уха Небо, что Дукалион и сделал.
Поражало монаха то, что происходило потом.
Дукалион вновь подбросил монетку. Поднимаясь, она сверкала в свете свечей. А потом, на глазах Небо, монетка просто… исчезла.
Достигла верхней точки, показалась орлом, решкой, снова орлом – и исчезла. Не упала на пол. И рук Дукалиона не было рядом.
Небо видел этот фокус много раз. Наблюдал его с расстояния нескольких дюймов и все равно не мог сказать, куда девалась монетка.
Он часто медитировал на предмет этого ребуса. Но разгадки не нашел.
Вот и теперь Небо покачал головой.
– Это настоящая магия или все-таки фокус?
Дукалион улыбнулся.
– А как насчет хлопков одной рукой?
– Даже после стольких лет ты все равно тайна за семью печатями.
– Как и сама жизнь.
Небо внимательно оглядел потолок, словно рассчитывал увидеть монетку прилипшей к одному из вырезанных и раскрашенных цветков лотоса. Потом вновь посмотрел на Дукалиона.