Цена гостайны — девять жизней
Так или иначе, изрезанная палатка была пуста...
Зато вниз по склону протянулись от нее (от входа или от прорезанной дыры с стенке? Об этом в документе не говорится) следы — 8—9 пар. Они довольно хорошо сохранились на протяжении примерно 500 метров. Дорожки следов располагались близко одна к другой, сходились и вновь расходились. Некоторые из них оставлены почти босой ногой, другие — валенком. У леса все следы исчезли — были занесены снегом.
А вот сохранилась ли лыжня, ведущая к палатке, в документах следствия опять-таки не говорится.
В направлении, указанном следами, только гораздо дальше от палатки, обнаружились тела пятерых погибших. Тело Колмогоровой — на расстоянии 850 метров, Слободина — за километр (нашли Рустема последним из пятерых, 5 марта), Дятлова — примерно за 1180 метров и Дорошенко с Кривонищенко — за 1,5 километра, у костровища под кедром. Все они лежали на одной прямой, вдоль направления господствующего ветра и в пределах ложбины.
Колмогорову обнаружила розыскная собака. Зина лежала под десятисантиметровым слоем снега на правом боку. Одета она была — по сравнению с другими — достаточно тепло, но без обуви. Положение тела, рук, ног говорило как будто за то, что в последние минуты жизни она боролась на склоне с ветром.
Дятлов лежал на спине (он был виден из-под снега), головой в сторону палатки, как бы обхватив рукой ствол небольшой березы. Одежда — лыжные брюки, кальсоны, свитер, ковбойка, меховая безрукавка. На правой ноге — носок шерстяной, на левой — хлопчатобумажный. Часы на руке показывали 5 часов 31 минуту.
Чуть припорошенных снегом Дорошенко и Кривонищенко нашли рядом друг с другом. Дорошенко лежал на животе. Под ним — разломанный на части сук дерева (будто Юрий упал на него с большой силой — но почему и откуда?). Кривонищенко лежал на спине. И тот и другой — почти раздетые. На обоих лишь ковбойки и кальсоны, на ногах — тонкие носки. Впрочем, так зафиксировано в протоколе. Если же верить фотографиям погибших, сделанным на месте, то один из них лежал совершенно босой. Кальсоны порваны чуть не по всей длине ноги. Однако видно, что голая нога не повреждена — не ободрана в кровь. А ведь пробеги он полтора километра по колючему снегу — ее бы как наждаком всю изодрало; изодрало бы в клочья и тонкие носки. Как же он пробежал эти полтора километра? Конечно, экспертиза легко могла установить, бежал человек или нет, но почему-то перед ней этот вопрос не возник...
Слободин лежал примерно в такой же позе, что и Колмогорова. Одет был сравнительно тепло — черный хлопчатобумажный свитер, под ним — ковбойка, застегнутая на все пуговицы. (В накладном кармане, застегнутом на английскую булавку, паспорт, деньги — 310 рублей, авторучка.) Под ковбойкой — нательная, теплая с начесом трикотажная рубашка, на теле — майка. Брюки лыжные, на ремне. В карманах — коробка спичек, перочинный нож, расческа в футляре, карандаш, хлопчатобумажный носок. Под брюками — синие сатиновые штаны, на теле — кальсоны и трусы. На правой ноге, обутой в черный валенок, носки: хлопчатобумажный, затем вигоневый, еще один хлопчатобумажный, за ним снова вигоневый. На левой ноге валенка нет, одни носки, надетые в том же порядке. (Второй его валенок, как говорится в деле, был найден в палатке). Часы «Звезда» на руке показывали 8 часов 45 минут.
(Кстати, у Дятлова на руке часы, у Слободина часы, будут и другие часы в протоколах этого дела — и всякий раз следователи прилежно фиксируют время, когда они остановились, хотя очевидно ведь, что это время ровным счетом ни о чем не говорит. А многие действительно важные детали, как мы уже убедились, криминалистов почему-то не заинтересовали.)
Нашли пятерых — и дело застопорилось: никак не удавалось обнаружить еще четверых. Высказывались даже предложения — приостановить поиск до весны. Но тут уже поднажали сверху: искать!
Партия берет дело под свой контроль
Слухи бродили по городу, народ кипел, задавал вопросы, летели письма и телеграммы в Москву.
Делать вид, что ничего не случилось, стало уже невозможно; властям, по обычаю того времени, оставалось взять ситуацию под свой неусыпный контроль. Для того 5 марта была создана поисковая чрезвычайная комиссия Свердловского обкома КПСС во главе с заместителем председателя облисполкома Павловым и заведующим отделом обкома КПСС Филиппом Ермашом — будущим руководителем советской кинематографии. Ермаш держал в курсе событий первого секретаря обкома Кириленко, а тот — аж самого Хрущева. Как же можно было сворачивать поиски?
Между тем поисковиков к этому времени заметно поубавилось. Очередные группы добровольцев парткому УПИ приходилось набирать уже с трудом: шли занятия, приближалась сессия — жизнь продолжалась.
Нелегким испытанием, надо полагать, стали для партийной комиссии похороны первой партии погибших: город был наэлектризован слухами, траурная церемония могла собрать многие тысячи людей; хоть и приучен был к покорности народ, не забывший за шесть лет «вождя и учителя», но если соберется такая толпа — поди-ка предугадай, как она поведет себя. Власти приняли предупредительные меры: толпу как бы заранее расщепили, определив места захоронения на разных кладбищах: четверых на Михайловском, а одного (Юрия Кривонищенко) — на Ивановском, которое к этому времени считалось уже закрытым. И еще одна профилактическая мера: поменьше информации. Рассказывают, что накануне погребения секретарь парткома УПИ сорвал в вестибюле со стены объявление о похоронах: дескать, что это еще за самодеятельность?
В день похорон траурная процессия двинулась от общежития физтеха по проспекту Ленина на площадь перед УПИ. До площади, однако, не дошли: на перекрестке с улицей Кузбасской (два года спустя ее переименовали в честь Гагарина) путь перегородила невесть откуда взявшаяся милиция: поворачивайте, мол, налево. Налево — значит, прямиком к Михайловскому кладбищу. И никаких вам митингов...
Позже от родственников Л.Дубининой и Р.Слободина я узнал, что обком вообще был против похорон в Свердловске. Настаивал, чтоб их похоронили в Ивделе, близ места гибели. Особенно давил на родителей — членов КПСС, призывал быть сознательными. Но те мужественно стояли на своем и на уговоры не поддались.
Совершенно неприличным казалось в те дни и молчание газет, радио. Хотя попытки написать об этом журналисты предпринимали не раз. Собственный корреспондент «Уральского рабочего» Геннадий Григорьев материал передал сразу же, как только узнал о трагедии. Но его публиковать не стали. Как выяснилось позже, сам первый секретарь ЦК КПСС Хрущев предложил секретарю обкома Кириленко не спешить с публикациями. Мол, вот найдут всех остальных, тогда и посмотрим.
Когда их нашли, Геннадий Константинович, обновив и расширив материал, снова предложил его газете. Но редактор опять положил рукопись под сукно: напечатать ее своею властью он не мог, а обком разрешения не давал.
Чтобы печатать, объясняли потом обкомовские чиновники, надо было поставить об этом в известность Хрущева, звонить же ему по этому вопросу, напоминать о трагедии Кириленко не захотел.
Григорьеву тогда отказ в публикации мотивировали так: «Времени, старик, прошло уже много, стоит ли все это ворошить заново, расстраивать лишний раз родителей и родственников погибших?..»
Концы с концами не сходятся
Последние четыре трупа — Дубининой, Золотарева, Тибо-Бриньоля и Колеватова — обнаружили только 4 мая. Они лежали под самым берегом речки, под толстым слоем снега, не очень далеко от костра, возле которого ранее были найдены тела Дорошенко и Кривонищенко.
В документах следственного дела, содержащих описание этой страшной находки, немало противоречий и загадок.
Наиболее полные данные сообщены в постановлении о прекращении дела, подписанном прокурором-криминалистом из Свердловска младшим советником юстиции Львом Никитичем Ивановым. Тут приводятся цифры: тела найдены под четырехметровым слоем снега в 75 метрах от костровища под кедром. И вот как они внешне выглядели: «Погибшие Тибо-Бриньоль и Золотарев обнаружены хорошо одетыми. Хуже одета Дубинина — ее куртка из искусственного меха и шапочка оказались на Золотареве, разутая нога Дубининой была завернута в шерстяные брюки Кривонищенко».