Раб

Он украдкой смотрел на Ванду. Она ему предана, как жена. Каждый раз она ему приносит что-нибудь для поддержки. Он всячески старался побороть в себе любовь к ней. Он говорил себе: разве она это делает ради доброго дела? Ею руководит физическое влечение. Это любовь внешняя. Получи он, упаси Боже, увечье или стань он кастратом, все было бы кончено... Но такова природа человека. В нем силен голос плоти, он не может жить одной духовной жизнью. Яков жевал и прислушивался, как струится молоко из вымени в подойник. На дворе уже стрекотали кузнечики, жужжали и гудели комары и пчелы, - миллионы 
созданий - каждый на свой лад. В небе загорелись звезды и взошел серп ноБого месяца. 
- Вкусное яйцо? - спросила Ванда. 
- Хорошее, свежее. 
- Свежей быть не может. Я стояла над курицей, когда она неслась. Как только яйцо упало на солому, я его подняла и подумала: для Якова! Оно еще было теплое. 
- Ты добрая. 
- Разве? Я могу быть и злой. Смотря к кому. Для Стаха, царство ему небесное, я была плохой. 
- Почему? 
- Не знаю. Он все требовал, никогда не просил. Ночью, когда он меня хотел, то безо всяких будил. Днем он мог повалить меня среди поля... 
Эти слова вызвали у Якова чувство отвращения и в то же время вожделения. 
- Так нельзя! 
- Холуй разве знает, что можно и чего нельзя? Ему лишь бы добиться своего. Как-то я лежала хворая, и лоб у меня был горячий, словно раскаленное железо. Но он прилез, и мне пришлось уступить. 
- По еврейскому закону мужу нельзя принуждать свою жену, - сказал Яков, - ему следует сначала расположить ее к себе ласковыми словами. 
- Где еврейский закон? В Юзефове? 
- Это Тора. Тора вездесуща. 
- Как это? 
- Это учение о том, как человеку следует вести себя. 
Ванда чуть помолчала. 
- Это все в городах. Здесь мужики, что дикие быки. Я тебе что-то скажу, но побожись, что никому не расскажешь. 
- Разве я здесь с кем-нибудь говорю? 
- Ко мне приставал родной брат, я тогда была еще девочкой одиннадцати лет. 
- Антек? 
- Да. Он вернулся пьяный из трактира и полез ко мне. Матка спала. От моего крика она пробудилась. Она схватила лохань с помоями в плеснула на него. 
- У евреев этого не бывает, - сказал после паузы Яков. 
- Почему не бывает? Они убили нашего Бога. 
- Как это могут люди убить Бога? 
- А я знаю? Так сказал ксендз. Ты еврей? 
- Да, еврей. 
- Что-то не верится. Стань нашим и женись на мне. Я буду тебе преданной женой. У нас будет хата в долине, и Загаек даст нам земли. Мы будем отрабатывать помещику положенное время, а остальное будет у нас для себя. У нас заведутся коровы, свиньи, куры, гуси, утки. Ведь ты умеешь читать и писать, значит после смерти Загаека займешь его место. 
Яков ответил не сразу. 
- Этого я не могу сделать. Я еврей. А вдруг жива моя жена? 
- По твоим словам, всех перерезали. Если она и жива, что с того? Она там, а мы здесь. 
- Бог везде. 
- Разве Богу жалко, если ты будешь сам себе хозяином, а не рабом у другого? Ты голый и босый. Целое лето ты валяешься в хлеву. Зимой мерзнешь в сарае. Если ты не сделаешься нашим, тебя раньше или позже убьют. 
- Кто убьет? 
- Найдется кто. 
- Что ж, тогда я буду вместе со всеми святыми душами. 
- Мне тебя жалко, Яков, мне тебя жалко! 
Оба долго молчали. В золе догорали последние угли. Временами одна из коров ударяла копытом о землю. Яков кончил есть. Он вышел из хлева помолиться, чтобы не произносить священных слов среди навоза. Вечерело, но на западе еще брезжило заходящее солнце. Другие девушки, которые приносили пастухам поесть и забирали домой молоко, не задерживались долго наверху. Считалось, что вечером дорога опасна. Среди кустов и скал обитали черти и злые духи. Но Ванда частенько засиживалась допоздна. Мать кричала на нее, бабы сплетничали, но Ванда ни на кого не обращала внимания. Она обладала мужской твердостью. Она знала заклинания, отгоняющие нечистую силу. Ее мало трогало то, что другие мололи языками. Теперь она возилась в сумерках, переливала молоко из подойника в кувшины, терла мочалкой маслобойку, счищала с коров ошметки грязи, прилипшие к их бокам. Все это она делала проворно и ловко. Вот она вышла во двор. Пес, который стоял возле Якова, побежал ей навстречу. Он вилял хвостом, прыгал на нее обеими передними лапами. Она к нему нагнулась, и он лизнул ей лицо. 
- Валаам, хватит! - она делала вид, что сердится. Якову она сказала: 
- Он приветливей тебя! 
- У собак нет чувства долга. 
- У животных тоже есть душа... 
Вместо того, чтобы уйти, она уселась на камень возле порога. Яков сел на другой камень. Всегда в эту пору они бывали вместе. Всегда - на тех же камнях. Когда луна не светила, она его видела при свете одних звезд. Но сегодняшний вечер выдался светлый, как если бы в небе стояла полная луна. Он смотрел на нее молча, охваченный любовью, желанием. Всеми силами он сдерживался, чтобы не припасть к ней. Он ощущал, как кровь шумит в его жилах - вот-вот закипит. По спине тонким волоском пробежала дрожь, от чего ему сделалось сразу и жарко, и холодно. Мысленно он говорил себе: помни, жизнь на земле - это лишь преддверие к дворцу потустороннего мира. Не теряй вечного рая ради одного мгновения! 
5. 
- Что слышно дома? - спросил Яков. 
Ванда очнулась. 
- Что может быть слышно? Татуся работает. Рубит в лесу деревья и притаскивает такие тяжелые бревна, что чуть не падает. Хочет что ли перестроить хату. В его-то годы! К вечеру он так устает, что не может за ужином проглотить куска. Падает на постель, как подкошенный. Он уже долго не протянет... 
Яков нахмурил брови. 
- Так говорить нельзя! 
- Так оно есть! 
- Никто не знает, что начертано в небесах. 
- Да, но когда силы кончаются, то умирают. Я всегда знаю, кто умрет. Не только про старых в хворых. Даже про молодых и здоровых. Гляну, и сразу знаю. Подчас боюсь сказать, что знаю, чтобы меня не сочли за ведьму. Но все равно знаю. Мать - та как всегда. Немножко прядет, немножко готовит и строит из себя больную. Антек приходит только по воскресеньям, а то - и в воскресенье не приходит. Мариша на сносях - вот-вот родит. Бася ленива. Матуся называет ее ленивой кошкой. Зато, когда гулянка, она оживает. Войцех совсем ума лишился...