Возвращение на Ордынку

6 марта 1966-го мы с Бродским шли по кладбищу в Павловске и искали там место для погребения Ахматовой. Узенькая дорожка упиралась в забор, и там росла сосна — высокая, стройная…
— Ну, вот, — сказал я, — тут, пожалуй, можно было бы… Но нет, не пойдет… У Пастернака три сосны, у нас будет только одна…
Бродский грустно усмехнулся:
— Ей бы эта шутка понравилась…
Мы тогда еще не знали стихотворения «Сосны», но мы вспомнили «Приморский сонет», а там ясно говорится именно о комаровском кладбище:
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
И мы поехали в Комарово и в конце концов добились того, чтобы Ахматова нашла последнее упокоение в своем любимом сосновом лесу, в этом самом «смертном уюте».
«Н. Н. Пунин часто говорил обо мне: „Я боролся с ней и всегда оставался хром, как Иаков“»
(стр. 152).
Я полагаю, отнюдь не каждый читатель поймет, что здесь ссылка не на саму Библию, а на Пушкина. В его Table-talk читаем:
«Гёте имел большое влияние на Байрона. Фауст тревожил воображение творца Чильд-Гарольда. Два раза Байрон пытался бороться с великаном романтической поэзии — и остался хром, как Иаков».
Надобно заметить, что Ахматова знала всего Пушкина наизусть. Я однажды сказал ей:
— А ведь Пушкин скорее москвич, нежели петербуржец. Смотрите, как он рифмует:
Но, говорят, вы нелюдим;
В глуши, в деревне все вам скучно,
А мы… ничем мы не блестим,
Хоть вам и рады простодушно.
— Да, — сказала Ахматова, — но…
И она тут же привела мне пример «петербургской» рифмы, но — увы! — я его не запомнил.
Это, пожалуй, требует некоторых разъяснений. Москвичи произносят «скуШно», «конеШно» и т. д., а петербуржцы говорят так, как эти слова пишутся. По этой причине поэт из Петербурга станет рифмовать — «скуЧно» и, например, «собственноруЧно», но уж никак не «простодуШно».
«… „Жасминный куст“… Стихи Н. Клюева. (Лучшее, что сказано о моих стихах.)»
(стр. 176).
Зимою 1966 года я пришел в Боткинскую больницу, чтобы навестить Ахматову. Между прочим, я ей сказал:
— Вот прекрасная тема для статьи — «Эпиграфы Ахматовой». Подарите это кому-нибудь из ахматоведов.
Она мне ответила:
— Никому не говори. Напиши сам. Я тебе кое-что для этого подброшу.
Анна Андреевна мне так ничего и не «подбросила», ей оставалось жить всего месяца два. А мне эта тема была, да и остается не по плечу. К тому же литературоведение такого рода, как тут потребно, меня никогда не привлекало. И все-таки я хочу написать об одном из эпиграфов «Поэмы без героя».
«Поэму…» я знал с детства, она переписывалась и переделывалась практически на моих глазах. Мне сразу же запомнился и очень нравился эпиграф из совершенно неизвестного мне в те годы поэта Николая Клюева:
…жасминный куст,
Где Данте шел, и воздух пуст.
Когда же после смерти Анны Андреевны я первый раз прочел клюевское стихотворение «Клеветникам искусства», то с удивлением обнаружил, что она цитирует его неточно. В подлиннике это звучит так:
Ахматова — жасминный куст,
Обожженный асфальтом серым,
Тропу утратила ль к пещерам,
Где Данте шел и воздух густ…
Итак, Ахматова не просто берет эти строчки, она их переиначивает, кардинально меняет. Клюев в своих стихах отсылает ее в преисподнюю, в смрадные круги Ада, где конечно же «воздух густ». Ахматовой в данном случае инфернальность ни к чему, она все это выбрасывает — асфальт, пещеры, густоту. В результате тут присутствует аромат жасмина и некий вакуум, оставшийся после прохождения Данте и заполняемый ею самою.
О поэме: «Отзывы Б. Пастернака и В. М. Жирмунского (Старостина, Штока, Добина, Чуковской и т. д.)»
(стр. 183).
Старостин, Шток…
Драматург Исидор Владимирович Шток познакомился с Ахматовой в Ташкенте, а знаменитый футболист Андрей Петрович Старостин приходился ему свояком, они были женаты на сестрах.
В пятидесятых годах на Ордынку часто заходил наш с братом Борисом приятель, сын писателя Евгения Петрова — Илья. Он — музыкант, литература и поэзия его вовсе не интересовали, но зато он был страстным футбольным болельщиком.
И вот однажды Анна Андреевна со смехом рассказала нам такое:
— Сегодня здесь был Илюша Петров. Я сидела на диване, а он в этом кресле. Ко мне он вообще никак не относится… Ну, сидит себе какая-то старуха и сидит… И вдруг я при нем сказала кому-то, что вчера у меня в гостях был Шток с Андреем Старостиным… Тут он переменился в лице, взглянул на меня с изумлением и сказал: «Вы — знакомы со Старостиным?!!»
Уж коль скоро здесь появилось имя Евгения Петрова, я решаюсь упомянуть и Илью Ильфа. Он, как свидетельствуют его «Записные книжки», познакомился с Ахматовой в доме моих родителей — Виктора Ефимовича Ардова и Нины Антоновны Ольшевской. Существует такая запись:
«Я подумал: „Какая у Виктора строгая теща“. Оказалось, что это была Ахматова».
«Зощенко и Ахматова были исключены из Союза писателей и обречены на голод. Число ругательных статей — четырехзначно на всех языках. Зощенко и Ахматова античные маски (комическая и трагическая)»
(стр. 204).
Я, помнится, говорил Ахматовой о том, что общность ее судьбы с судьбою Зощенки отчасти была предсказана Гоголем в его знаменитом отрывке о двух писателях («Мертвые души»):
«…высокий восторженный смех достоин стать рядом с высоким лирическим движением…»
Но Гоголю не дано было предугадать, что они «станут рядом» не где-нибудь, а у позорного столба.
«И „вылеп головы кобыльей“, который я видела в последний раз в день смерти Маяковского. Стену бывшей конюшни ломали. Серый двухэтажный особняк надстраивали»
(стр. 224).
Ахматова, так любившая и ценившая архитектуру, научила меня замечать изуродованные надстройками старые дома — и в Петербурге, и в Москве. Я запомнил ее фразу:
— Всем домам — надо, не надо — стали надстраивать верхние этажи.
«Описать же для Вашего издания мое путешествие по Италии (1912 г.), к моему великому сожалению, не позволяет мне состояние моего здоровья»
(стр. 227).
Как-то я прочел вслух понравившиеся мне строки из стихотворения Н. Гумилева «Падуанский собор»:
В глухой таверне старого квартала
Сесть на террасе и спросить вина,
Там от воды приморского канала
Совсем зеленой кажется стена.
— Это я ему показала, — проговорила Ахматова, вспомнив их совместную итальянскую поездку.
«Уладить книгу Шверубовичу
<…>
Звонила Виленкину о Вадиме» (
стр. 258).
Шверубович — настоящая фамилия актера Василия Ивановича Качалова, ее и носил сын артиста Вадим. А Виталий Яковлевич Виленкин — один из «ученых евреев» при Художественном театре — был с этим семейством особенно близок.
В этой связи мне вспоминается, как Ахматова, обучая нас с младшим братом вести себя прилично за столом, рассказывала такую историю. На званом обеде вместе с нею были В. И. Качалов и молодой еще В. Я. Виленкин, который машинально крутил в руках свою вилку. Качалов сказал: