Журавли
Вячеслав Шишков
ЖУРАВЛИ
Посвящается
Капитолине Васильевне
Вяткиной
I
Ах и ночи бывают ранней осенью - задумчивые, мудро-грустные.
Крепко спят живыми снами осиротевшие леса, нивы, луга, воздух. Но земля еще не остыла, в небе стоят звезды, и через широкую реку протянулся зыбкий лунный мост. На средине реки большая отмель, и через голубоватый полумрак слышны долетающие оттуда странные крики журавлей. Осенние птицы крепки, сыты, веселы и перед отлетом в теплый край затеяли игру.
- Танюха, чу!.. Пляшут... - сказал Андрей.
- И то пляшут, - ответила девушка. - Давай в лодку, поплывем.
- Не подпустят. Сторожкие они. Вот е ружья бы.
Горит костер. Татьяна в горячую золу сует картошку.
Черная шаль накинута на ее льняные волосы, густая прядь их свисла через загорелый лоснящийся лоб к голубым глазам.
- Я видал, как они пляшут, - говорит Андрей, вырезывая на ольховой палке завитушку. - В прошлом годе с дедом лучили рыбу. Ну и тово...
Еще русалку видели. На камне косы плела... Голенькая... А красивая, вроде тебя. Я тебя, Танюха, разок видал, как ты купалася.
- Ври, - полные губы девушки раздвинулись в улыбку.
- Видал, видал... Все на свете высмотрел. Рубашонку хотел украсть.
- Бесстыжий.
Андрюха потянулся за угольком, трубку прикурить, но вдруг опрокинул девушку и с жаром стал целовать ее.
Девушка вырывалась, вертела головой, не давала губы и, придушенно хихикая, шептала:
- Услышит... Брось... Не балуйся...
По ту сторону костра зашевелилась нагольная шуба, и вырвался тяжкий вздох. Андрей отскочил прочь, Татьяна тоже поднялась. В ее глазах горела страсть, руки дрожали. Андрей, пошатываясь, громко сопел.
- Чу, пляшут... - сказал он. Черные цыганские глаза его не отрывались от алых раскрытых губ девушки.
Ночь, костер, луна и журавлиные крики за рекой опутали девушку и парня пьяным хмелем. Земля качалась под их ногами, как на реке ладья, и быстро побежавшая в жилах кровь неотразимо толкала их друг к другу.
- Пойдем к воде... под обрыв... Журавлей смотреть, - жег ее сердце Андрей.
- Не пойду. Ты целоваться полезешь, - улыбчиво шептала девушка, придвигаясь к парню.
- Истинный бог - нет. Пойдем.
- Врешь. Станешь.
Андрей, подмурлыкивая песню, зашагал к реке. Татьяна проводила его долгим цепким взглядом, постояла, окликнула:
- Настасья... спишь?
Нагольная шуба не шевелилась. Девушка тоже замурлыкала песню, щеки ее то вспыхивали зноем, то бледнели. Она вытащила из золы картошку, забрала ее в подол и, не оглядываясь, побежала свежей росистой тропкой.
Стало безголосо, тихо у костра. Беспризорный, брошенный огонь вдруг заленился, ослаб и задремал. То здесь, то там позвякивали боталами стреноженные лошади. Сорвалась звезда, осияв на миг голубую ночь.
И сильной мускулистой рукой рванула с себя шубу вскочившая Настасья.
- Дьяволы!.. Карауль их... - бросила она гневным голосом, огляделась и, как молодая кобылица, крутобедро помчалась к обрыву, крича:
- Танюха!.. Танька!.. Бабушке скажу!..
II
Риги осенью топятся жарко: надо успеть к утру просушить снопы. А кто ей будет помогать? Кто привезет из лесу смолья, кто завтра подсобит молотить? Она одна. Второй год идет, как ее мужа убил под Ямбургом злодей Юденич-генерал. Кто поможет молодой Настасье жить?
Поздняя, после третьих петухов, седая ночь. В риге жарко.
Андрюха-парень, ее сосед, снял меховую безрукавку и ворошит в печи дрова. Пахнет дымком и дурманным потом ядреных ржаных снопов.
- Спасибо тебе, Андреюшка. Нет-нет да и подсобишь мне, сироте.
- Вот еще подброшу истоплево, да и будет... Спать пойду.
Эти снопы снимешь, другие посади.
Настасья сидела возле печки на снопах грустно и не отвечала. Короткая ситцевая кофта колышется на ее высокой груди как живая, и крепкие щеки цветут.
- Только чур, уговор: Танюхе молчок, - говорит дрожащим голосом Андрей и щурит глаза на грудь Настасьи.
Настасья задышала пуще.
- Боишься? - насмешливо протянула она.
- Боюсь, - сказал Андрей и привычной рукой опрокинул Настасью на снопы.
...Было в риге очень жарко, душно. А на просторе стоял туман, и сквозь туман бельмасто намечался месяц в широком круге.
Когда Андрюха шел домой, покрытая инеем трава шуршала.
Чрез гряды, от сладких кочерыжек, из тумана в туман стрельнул длинноухий заяц.
- Улю-лю, косой! - заорал Андрей.
Близился рассвет. Творя молитву и сугорбившись, шла за водой к колодцу Татьянина бабка. Кое-где желтели в избах утренние огоньки.
III
Михайлов день пришел с большим снегом. Село справляло съезжий престольный праздник восьмого ноября по старому календарю. Много пива, самогонки, всякой снеди, - песни, плясы, ругань, кулаки, и колья.
Гуляла вся сельская знать, даже сам председатель исполкома прикатил из соседнего села. Священник отец Семен после обедни обходил с крестом все по порядку избы, к вечеру его водили под руки, самосильно уже стоять не мог, служил молебны на коленях, сидя и кой-как. К ночи водили под руки по почетным хозяевам и захмелевшего председателя исполкома.
К утру и председателя и попа укладывали в крайнем, под железной крышей, доме на одну кровать.
- Как бы греха не вышло, - тыкаясь носом, бубнил хозяин. - С попом вместе вроде зазорно, до кого хошь доведись...
- Ни хрена, сойдет... - мямлили гости. - Он, кутья, советскую власть-эвон как на словах-то превозносит.
Веселей всех у молодой вдовы Настасьи. Ей надо веселиться, надо парней да неженатиков прельщать: время уходит, бабье хозяйство - не хозяйство, и сердце бьется под холстом, как птица.
Встань, молодчик, прибодрись,
Ай-люли, прибодрись!
гремели крепкие молодые груди. У кривого кота звенит в ушах.
Вздрагивают золотые хвостики самодельных свечей.
Андрюха изогнулся, сложил калачом руки и красуется средь хоровода.
Кого любишь, выбирай,
Кого любишь, выбирай!
Низкий поклон, суконная железная рука вцепилась в мягкую, шелковую руку:
Да покрепче поцелуй,
Да покрепче поцелуй!
и выхваченная из голосистого круга Татьяна жеманно подставляет Андрею сомкнутые губы.
- Довольно играть! - звонко, надрывно кричит вдова. - Э-эх! - Щеки ее вспыхивают, она хватается за черноволосую свою голову. - Э-эх!.. Девоньки, выпьем по стакашку... Молодчики!.. - Глаза ее ревниво взглянули на Андрея, и с злобным хохотом она ударила его по спине рукой. - Андрюша... Э-эх!..