Дженнифер и Ники

— Я хотела узнать про вашего сына, — начала она, я люблю Алэна, по крайней мере, мне так кажется.
Он фыркнул и едва не подавился арахисовым маслом.
— Мой сын? Мне никогда не удастся приобщить его к делам. Он предпочитает мотаться по миру за своей прыткой сестренкой. Я испортил своего сына, мисс Сорел. Он рос одиноким ребенком, у довольно холодной матери, поэтому я соединил его с сестрой. Теперь я жалею о том, что настоял, чтобы они воспитывались вместе. Но о таких вещах всегда узнаешь слишком поздно.
— Да, пожалуй.
— Думаю, вам бы лучше удалось справиться с двумя детишками? — Он поднял свои белые пушистые брови. Он был трогательнее, чем казалось на первый взгляд.
— Вы гуру?
— Нет.
— Но так пишут в газетах.
— Газетам приходится давать поспешные ответы на сложные вопросы. Вы выглядите довольно умной, способной размышлять над трудными вопросами…
— Я люблю Алэна, это непростой вопрос.
— Понимаю, и поэтому вы здесь. Вот почему я спросил, когда мы вошли в кухню, что вы хотите узнать.
— Как я могу отвоевать его для себя, вот что я хочу знать. Вы его отец, может быть, у вас будет идея.
Пэр Митя прожевал последний кусочек и рыгнул, прикрывая рот ладонью. Он погладил бороду.
— Люди всегда приходят ко мне за идеями. Что я думаю о том или об этом? Если бы меня посещали великие идеи, не кажется ли вам, что я уже давно копал бы нефтяной колодец голыми руками, а не сидел бы здесь. Могу заверить вас, что здесь бы меня не было.
Дженнифер собрала крошки в кучку на столе.
— Что бы вы сделали на моем месте?
Пэр Митя протянул руку через стол и взял ее за локоть, вновь разметая собранные ею хлебные крошки.
— Дженнифер, мой сын бездельник. По сути дела, он — пропащий человек. Если бы я не присылал ему деньги, он бы попросту голодал.
— Вы не хотите, чтобы он сам о себе заботился?
— Почему я должен интересоваться тем, сколько он зарабатывает.
Дженнифер задумалась над этим. Состояние Пэра Мити недаром считалось огромным, оно позволяло ему тратить огромные суммы на содержание своих детей.
— Но вы не задумываетесь о том, каким человеком он станет?
— Конечно, задумываюсь, а как вы думаете? Но что я могу поделать. У меня нет ни малейшей надежды на лучшее.
— А что насчет Ники?
— Что насчет нее?
— Она липнет к Алэну как банный лист.
— Мне это не нравится, если вы об этом спрашиваете. Думаю, они должны были быть вместе какое-то время, пока были маленькими, но теперь они взрослые.
— Еще какие взрослые.
— Они прошли через мою школу, мои занятия, учились у моих учителей.
— Вы необыкновенный отец.
— Я скверный отец. Но мне кажется, я научил их главному: не верить ничему, что им говорят — кто бы это ни говорил, — пока сами не убедятся в этом, и никогда не строить планов.
— Почему вы научили их не строить планов?
— Потому что, дорогая моя, планы нужны тем, кто уверен, что наступит завтра.
— Но завтра, кажется, пока наступает.
— Да, до тех пор, пока однажды оно не наступит. Это не значит, что мы можем всегда на него рассчитывать.
Он просиял и добродушно подмигнул ей. Он дразнил ее, уводя в сторону от вопроса. Плутая вокруг да около, он выведывал все, что ему было надо, а потом давал свой совет, такой же запутанный, как и вся речь.
— Вы, я вижу, замечательная женщина, к тому же умная. Как вас угораздило спутаться с моими бездельниками.
Она поведала ему о том, как заметила Ники на Пятой Авеню, как подошла к ней на террасе Станхоупа, и обо всем, что случилось за это время, закончив рассказом о своем опыте в группе «О».
Он внимательно слушал, его широкое русское лицо прорезали многочисленные мелкие морщинки, когда он смеялся над самыми пикантными эпизодами.
— Скажите, — попросил он, когда закончил смеяться, — чему вы научились в борьбе за серебряную булавку? Она, видно, вам чертовски необходима.
— Я думала, что если я получу булавку, вы, может быть, позволите мне сфотографировать вас и еще несколько человек, имеющих этот знак. Журнал «New Man» был бы рад разместить на своих страницах иллюстрированную статью о вас.
По его глазам нельзя было понять, о чем он думает.
— Да, да, продолжайте. Расскажите мне о вашем опыте. Вопрос о фотографиях мы пока отложим.
— Мне кажется, самое ценное мое открытие — это то, как мало я знаю о себе с сексуальной точки зрения.
— Что ж, скромность всегда украшает, особенно молодых людей. Но не могли бы вы быть чуть-чуть поконкретнее?
— Я поняла, кто я такая. В каждой ситуации я глядела на себя новыми глазами. Я открыла красоту своих гениталий и научилась удовлетворять себя в сексуальном плане. Это важно, мне нравится быть независимой.
— А другие люди? Что вы узнали о них во время общения? Вы стали им больше доверять? Стали более открыты? Естественны?
— Да. Вспомните, доверие было моей первой игрой с Ники. В группе «О» я была уничтожена, как было сказано в вашем послании. Меня заставили отдать все. Меня, можно сказать, разобрали на составные части. И вот я та, кто я есть.
Он покачал головой.
— Или, как говорится, «что видите, то и ваше». Глядя на вас, я был бы более чем доволен приобретением.
— Секс иногда кажется мне чрезвычайно сложным делом. Он стоит затраченных сил, но подчас требует действительно много сил.
— Да. Поэтому я и затеял все это… обучение. Чтобы несколько прояснить дело. У меня создается такое впечатление, что все без умолку болтают о сексе, ничего не зная о нем, не имея ни малейшего представления. Только то, чему их научили родители, которые лишь добросовестно повторяли рассказ, слышанный от своих родителей. И с каждым поколением дело все более запутывается.
— Но те, что носят серебряную булавку, вырвались из круга культурной обусловленности.
— Это так. Когда я начал развивать свое учение о сексе как о науке — которая предполагает ряд определенных правил — я был уверен, что в мире, кроме меня, еще есть люди, которым также известно, что результатом секса не должно быть чувство вины, потрясения, стыда, дети или брак, что это приятное и простое дело, которое, если ему не мешать, протекает вполне здоровым, естественным образом. Я стал искать таких людей. Найти их было нелегко, за исключением тех случаев, когда я встречал публичных «деятелей секса» в том или ином его проявлении. Я обнаружил, что люди, торгующие своим телом — проститутки, порнозвезды, стриптизеры — более восприимчивы к моим идеям, чем остальные представители общества. Потому что они знали правду об этом: они каждый день работали с людьми. Они собственными глазами видели, как простую человеческую функцию запутывают до невозможности.
— Как насчет людей, живущих здесь, в святилище, с вами? Я не видела на них серебряных булавок.
— Только несколько сотен людей во всем мире были удостоены серебряной булавки. Они носят булавку, чтобы другие, такие же, как они, могли их узнать. Те, кто носит серебряную булавку, признаны мастерами секса и способны давать в честь Эроса невиданные представления. Они служат примером для саморазрушающегося человечества, напоминают людям о том, что другой мир возможен.
— Разве они никогда не видели друг друга, чтобы узнавать без булавок?
— Я никогда не принимаю одновременно более одного посетителя. Общение иногда возможно с одним человеком, но никогда с двумя или более. Люди, которые живут здесь, не посвященные. Это просто те, кто находит для себя смысл в моих идеях и хочет жить вместе в знак этого согласия. Приятные люди, но, между нами, довольно скучные. Можно сказать, что они поняли мое учение о сексе слишком буквально. Они сделали секс таким простым и естественным, что он стал неинтересен. Забавно, не правда ли?
— Честно говоря, они не очень сексуально выглядят.
— У них нет искры, чтобы воспламениться Эросом и, сгорев дотла, оставить после себя чистый белый пепел секса.
Алэн говорил, что так вы пришли к своему учению. Строгое безбрачие.