Самая красивая женщина в городе и другие рассказы

- боюсь, у меня крыша скоро поедет, - говорю я ему. - одиннадцать лет на одной работе, часы волочатся по мне мокрым говном, у-ух, а лица уже давно растаяли до нулей, балабонят, палец покажи - ржут. я не сноб, Санчес, но иногда в настоящий театр ужасов превращается, и единственный конец ему - смерть или безумие. 
- здравомыслие - несовершенство, - отвечает он, закидывая в рот пару пилюль. 
- господи, да я в том смысле, что меня преподают в нескольких университетах, какой-то профессор по мне даже книжку написал... меня перевели на несколько языков... 
- всех перевели. ты стареешь, Буковски, слабнешь. держи хвост пистолетом. 
Победа или Смерть. 
- Адольф. 
- Адольф. 
- выше ставки - больше проигрыш. 
- прально, или все наоборот для обычных людей. 
- ну и на хуй. 
- ага. 
ненадолго становится тихо. потом он говорит: 
- ты можешь к нам переехать. 
- спасибо, старик, конечно. но я, наверное, сначала хвост пистолетом попробую. 
- смотри, твоя игра. 
у него над головой висит черная доска, на которую он белым наклеил: 
"ПАЦАН НЕ ПЛАКАЛ НИКОГДА И ТЫЩУ МИЛЬ НЕ РВАЛ." 
- Голландец Шульц(14) на смертном одре. 
"ДЛЯ МЕНЯ ГРАНД-ОПЕРА - ПРОСТО ЯГОДКА." 
- Аль Капоне(15) 
"NE CRAIGNEZ POINT, MONSIEUR, LE TORTUE."(16) 
- Лейбниц. 
"НИКАКИХ БОЛЬШЕ." 
- Девиз Сидячего Быка "КЛИЕНТ ПОЛИЦЕЙСКОГО - ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ СТУЛ." 
- Джордж Джессел. 
"СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ И НЕСКОВАННЫЙ В ОДНОМ, СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ И НЕСКОВАННЫЙ ВО ВСЕМ. 
Я НИКОГДА НЕ ПОЛУЧАЛ ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ. И ТЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ПОЛУЧИШЬ. И НИКТО НЕ ПОЛУЧИТ." 
- Детектив Бакет. 
"АМИНЬ - ВЛИЯНИЕ ЧИСЕЛ." 
- Пико Делла Мирандола, в своих каббалистических умозаключениях "УСПЕХ КАК РЕЗУЛЬТАТ ПРОМЫШЛЕННОСТИ - ИДЕАЛ КРЕСТЬЯНСТВА." 
- Уоллес Стивенс(17) 
"ДЛЯ МЕНЯ ЛИЧНО МОЕ СОБСТВЕННОЕ ГОВНО ВОНЯЕТ ЛУЧШЕ, ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ СОБАЧЬЕГО." 
- Чарлз Буковски. 
"И ВОТ ПОРНОГРАФЫ СОБРАЛИСЬ В КРЕМАТОРИИ." 
- Энтони Блумфилд. 
"ИЗРЕЧЕНИЕ СПОНТАННОСТИ - ХОЛОСТЯК ПЕРЕМАЛЫВАЕТ СВОЙ ШОКОЛАЛ САМ." 
- Марсель Дюшен. 
"ЦЕЛУЙ РУКУ, КОТОРУЮ НЕ МОЖЕШЬ ОТРУБИТЬ." 
- Поговорка таурегов. 
"ВСЕ МЫ В СВОЕ ВРЕМЯ БЫВАЛИ ЛОВКИМИ ПАРНЯМИ." 
- Адмирал Сент-Винсент "МОЯ МЕЧТА - СПАСТИ ИХ ОТ ПРИРОДЫ." 
- Кристиан Диор. 
"СЕЗАМ, ОТКРОЙСЯ, - Я ХОЧУ ВЫЙТИ." 
- Станислав Ежи Лец. 
"МЕРНЫЙ ЯРД НЕ УТВЕРЖДАЕТ, ЧТО ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ НАДО ИЗМЕРИТЬ, - ДЛИНОЮ В ЯРД." 
- Людвиг Витгенштейн 
я немного улетел по пиву. 
- слушай, мне это последнее нравится: "предмет, который надо изуверить, не обязательно должен быть длиною в ярд". 
- мне кажется, так даже лучше, хотя написано не так. 
- ладно, как там Кака? это говно на детском языке, и женщины более сексуальной я ни разу в жизни не видел. 
- я знаю. все началось с Кафки. ей раньше нравился Кафка, и я ее так называл. 
потом она сама имя изменила. - он встает и подходит к фотографии. поди сюда, Буковски. - я мечу свою пивную банку в мусорный бак и подхожу. - - это что? - спрашивает Санчес. 
я смотрю на фотографию, очень хорошая фотография. 
- ну, похоже на хуй. 
- на какой хуй? 
- на твердый хуй. на большой. 
- это мой. 
- и что? 
- ты разве не заметил? 
- чего? 
- спермы. 
- да, вижу. я не хотел говорить... 
- а почему? что с тобой такое, к чертовой матери? 
- я не понимаю. 
- я в том смысле, ты видишь сперму или нет? 
- ты это о чем? 
- а о том, что я ДРОЧУ, неужели ты не понимаешь, как это трудно? 
- это не трудно, Санчес, я это постоянно делаю... 
- ох, ну ты бычара! я имею в виду, что я присобачил к камере веревочку. ты представляешь себе, какая это засада - оставаться неподвижно в фокусе, эякулировать и спускать затвор камеры одновременно? 
- я не пользуюсь камерой. 
- а сколько мужиков ею пользуются? ты, как всегда, не рубишь фишку. кто ты, к чертовой матери, такой, переведенный на немецкий, испанский, французский и так далее, я никогда не узнаю! смотри, ты соображаешь: у меня ТРИ ДНЯ ушло, чтобы такую ПРОСТУЮ фотографию сделать? а ты знаешь, сколько раз мне СДРАЧИВАТЬ пришлось? 
- 4? 
- ДЕСЯТЬ РАЗ! 
- ох, Господи! а как же Кака? 
- ей фотка понравилась. 
- я в смысле... 
- боже милостивый, мальчик, я лишен языка отвечать на твою простоту. 
он уходит в свой угол и снова плюхается в кресло посреди своих проводов, кусачек, переводов и гигантской записной книжки ГОРЬКИЙ ПРЫЖОК, к черной обложке которой приклеен нос Адольфа в обрамлении берлинского бункера на заднем плане. 
- я сейчас кое над чем работаю, - сообщаю я ему. - пишу рассказ про то, как прихожу брать интервью у великого композитора. он пьян. я напиваюсь тоже, а еще там есть горничная. мы по вину ударяем. он наклоняется ко мне и говорит: 
"Кроткие Унаследуют Землю"(18)... 
- вот как? 
- а потом добавляет: "в переводе это означает, что дураки окажутся нахрапистее". 
- паршиво, - говорит он. - но для тебя нормально. 
- только я не знаю, что мне дальше делать. у меня эта горничная ходит повсюду в такой коротенькой штучке, и я не знаю, что мне с нею сделать. композитор напивается, я напиваюсь, а она ходит, задницей светит, горячая, как геенна огненная, и я не знаю, что мне с этим делать. я подумал, может, сюжет спасти тем, что я хлещу горничную пряжкой ремня, а затем отсасываю у композитора. но я никогда ни у кого в рот не брал, никогда не хотелось, я квадратный, поэтому я бросил рассказ на середине и так и не закончил до сих пор. 
- каждый мужик - гомик, хуесос; каждая баба - кобла. чего ты так волнуешься? 
- а того, что я несчастен, никуда не гожусь, а мне не нравится никуда не годиться. 
мы сидим еще некоторое время, а потом сверху спускается она, эти льняные, прямые прутики волос. 
первая женщина, которую я мог бы съесть, наверное. 
но она проходит мимо Санчеса, и язык его лишь кончиком облизывает губы, и мимо меня проходит, точно отдельные шарикоподшипники волшебства колышут плоть ее изнутри, пускай же небеса расцелуют мне яйца, если это не так, и она волной проскальзывает сквозь это все, в сиянии славы, словно лавина, расплавленная солнцем... 
- привет, Хэнк, - говорит она. 
- Кака, - смеюсь я. 
она заходит к себе за стол и начинает рисовать свои кусочки живописи, а он сидит, Санчес этот, бородища чернее власти черных, но спокойный, спокойный, никаких предъяв. я начинаю пьянеть, говорить гадости, все что угодно говорить. 
потом начинаю утомлять. мычу, бормочу. 
- ох, п-пардон... не х-хотел бы п-портить вам вечер... п-ростите, зас-ранцы... 
ага... я убийца, но никого не убью. во мне есть класс. я Буковски! меня перевели на СЕМЬ ЯЗЫКОВ! Я - ЕДИНСТВЕННЫЙ! БУКОВСКИ! 
я падаю мордой вниз, пытаясь снова разглядеть фотку с суходрочкой, цепляюсь за что-то. за собственный ботинок. у меня эта дурная привычка, черт бы ее побрал, снимать собственные ботинки. 
- Хэнк, - говорит она. - осторожнее. 
- Буковски? - спрашивает он. - ты как? - поднимает меня. - старик, мне кажется, тебе сегодня лучше остаться у нас. 
- НЕТ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, Я ИДУ НА БАЛ ДРОВОСЕКОВ! 
дальше помню только то, что он взвалил меня на плечо, Санчес то есть, и поволок в свою берлогу наверху, понимаете, туда, где они со своей женщиной все дела делают, а потом я уже лежу на постели, он ушел, дверь закрыта, и я слышу какую-то музыку снизу, и смех, их обоих, но добрый такой смех, без всякой злобы, и прямо не знаю, что мне делать, самого лучшего ведь не ожидаешь, ни от удачи, ни от людей, все тебя, в конечном итоге, подводят, вот так, а потом дверь отворилась, свет чпокнул, передо мной стоял Санчес...