Всемогущий

Разминувшись с ними, Егор улыбнулся шире и пошел свободнее. Его руки расслабились и легче заходили вдоль тела, плечи распрямились и подняли голову. Он начинал понемногу понимать, о чем говорил отец Кирилл, и подумал, что до самых простых вещей человек иногда не в состоянии дойти, хотя и может прочесть сотни умных книг, написать пару десятков романов и прослыть записным интеллектуалом, чьи выражения подхватываются и цитируются направо и налево.
Еще несколько встреч прошли с разной степенью напряжения, но все закончилось благополучно. Один раз, правда, Егор едва не задержал девушку-подростка лет четырнадцати, раскрашенную всеми цветами радуги и одетую весьма вызывающе. Но он заставил себя пройти мимо, хотя сначала побледнел и снова начал выписывать восьмерки на асфальте.
Впрочем, на этот раз Горин справился с волнением довольно быстро. Он просто заставил себя подумать о том, что все это ему снится, – а ведь нет ничего более бессмысленного, чем реагировать на сон какими-либо действиями. Да, что-то привиделось, пускай даже сверхотчетливое, поражающее ясностью последовательно меняющихся событий. Ну и что? Как это можно изменить? Оно уже есть, и надо примириться с тем, что ничего с этим поделать нельзя. И чувства здесь – самый плохой советчик, ибо, поддавшись им, единственное, чего добиваешься, это очередного болезненного разочарования и, как следствие, душевной смуты и целого букета разнообразных страхов. Другими словами, ты не только не помогаешь людям, бросаясь к ним со своими советами, а лишь действуешь во вред себе.
Повеселев, хотя девушку-подростка и нелегко было забыть, Егор подошел к станции метро.
В последнее время он избегал общественного транспорта, особенно метро. В ярком освещении подземки лица обреченных людей особенно ярко бросались ему в глаза, и он чувствовал себя среди них и палачом, и жертвой, не зная, как рассказать им всем о том, что их ждет, и не попасть при этом под волну их гнева, вполне объяснимого.
Но сейчас он решил, что надо себя испытать. Прогулка по улице показала ему, что с единичными явлениями он может справляться. Стоило ему лишь направить мысли в другое русло и несколько раз пересилить себя – и через четверть часа он начал глядеть на людей гораздо свободнее, а главное, без того чудовищного напряжения, с которым смотрел на них до сих пор.
Но то – на улице, где встречи проходят одна за другой, с перерывами, и дают возможность перевести дух. Другое дело – метро, где скопище людей и десятки направленных на тебя глаз. Там даже спрятать взгляд некуда, разве что сидеть, зажмурившись, или делать вид, что читаешь газету. Тогда не лучше ли не начинать эти мучения и сесть в такси, где единственный взгляд, который он встретит, это взгляд таксиста, который можно легко и безболезненно игнорировать?
И все-таки Егор решился. Он чувствовал, что сейчас ему все удается. Разговор с отцом Кириллом окрылил его и если не изменил кардинально (такое все же невозможно проделать за один раз со взрослым человеком), то дал ему оружие, способное, как он уже убедился, защищать его от самого себя.
Егор вошел в вестибюль станции, купил разовый билет, прошел вертящиеся рога турникета и встал на ступеньки эскалатора. Пассажиров было еще довольно много, хотя час пик уже прошел. На каждой ступеньке стояло по человеку, а мимо него, прижимая к себе сумки и портфели, непрерывной цепочкой бежали вниз молодые люди и крепенькие мужчины без возраста. Их затылки ничем ему не угрожали, и Егор принялся всматриваться в лица подымающихся пассажиров.
Это оказалось нелегким испытанием. Уже на первых двух десятках разнообразных физиономий на Егора навалились такие вереницы видений, что он резко повернул голову и начал разглядывать рекламные щиты, чувствуя, что задыхается и что его страх растет по мере того, как он спускается все ниже.
«А что будет в вагоне? – подумал он с ужасом. – Я этого не выдержу. Надо доезжать до конца эскалатора – и сразу же ехать обратно. Может, в другой раз, в другой раз… Но только не сейчас».
Испытав некоторое облегчение от этого решения, Егор почувствовал вслед за тем стыд. Что же, он так и будет шарахаться от своих страхов дальше? Стоит ему раз оказаться в плену своих сомнений, и он опять не найдет дорогу к выходу. И что, снова бежать к отцу Кириллу, получать новую порцию успокоения, растрачивать ее в один присест, оказавшись на улице, возвращаться в церковь – и так без конца? Но отец Кирилл сказал ему все, что хотел сказать, и вряд ли ему есть что добавить. И теперь дело за ним, Егором. Хочешь стать сильным – стань им, а не прячься за умение находить оправдания своим слабостям.
Егор коротко прочел слова молитвы, положил на себя крест где-то в области живота и покосился на встречный поток пассажиров. Одно лицо, второе, третье… И снова в глазах вспыхнул калейдоскоп видений.
Вот тот крупный, с животом, вытянулся на больничной койке – синий, хрипящий, на последнем издыхании, и врачи бессильно опустили руки…
А тот, что ехал через четыре человека за ним, приземистый, черный, с беспокойным взглядом вечного скитальца, – ломая доски, полетел со стропил вниз, и череп его раскололся о бетонный выступ, как сырое яйцо…
Егор вздохнул, задерживая эти видения, замедляя их и как бы отстраняя от себя.
Это будет, или было, или, по воле Божьей, этого никогда не произойдет – все равно он знать всего не может. А значит, зачем все это брать на себя? Не проще ли, не разумнее, как советовал отец Кирилл, положиться на то, что стоит выше всех нас, и снять с себя ненужную ответственность, раз и навсегда избавившись от пустых, бесконечных, как жизнь человека на земле, страданий? Он ведь и в самом деле не Господь Бог, а всего лишь его слуга, как и каждый живущий. И не значит ли это, что надо всего лишь ждать Его повелений, а не заскакивать наперед со своей инициативой и воображать себя тем, кем себя воображать вообще не позволено?
Обуреваемый новым потоком мыслей, в котором он как-то перестал обращать внимание на выплывающие снизу лица, Егор достиг конца эскалатора.
Постояв немного возле будки диспетчера и глядя, как сквозь пелену тумана, на огибающий его и нетерпеливо толкающий поток пассажиров, он сориентировался по указателю и направился к посадочной платформе.
Желание подняться наверх, убежать, скрыться – снова в первую очередь от самого себя – ослабело, как слабеет боль от сильнодействующего лекарства. Он понял, что, приложив еще какое-то количество усилий, сумеет побороть в себе эту зависимость от последствий его дара и, возможно, взглянет на него с другой стороны. Конечно, на это потребуется время и переосмысление прежних воззрений, в том числе и тех, которые казались до сего дня незыблемыми. Что ж, он готов к переменам. Он видел, что стоит на верном пути, и был счастлив, что не свернул с него минуту назад.
С гулом подлетел поезд, распахнул двери, выпуская порции пассажиров и заглатывая новых.
Егор вошел в вагон, встал у противоположных дверей. Вагон был полон, пассажиры стояли в проходе и плотной группой толпились у выхода. Тут же началась обычная перекидка взглядами, от пещерных времен позволяющая людям идентифицировать друг друга.
Егор не без внутреннего трепета вступил в эту перекидку, для многих, занятых своим мыслями, почти не обременяющую их сознание и проходящую на подсознательном уровне. Но его сознание работало с неистовой силой.
Точно вспышки молнии, то тут, то там начали возникать знакомые картинки.
Вон та женщина…
А тот юноша…
А тот пожилой мужчина…
Но Егор уже начал понимать, как с этим можно бороться.
Первое: не думать, что все это ложится мертвым грузом на его совесть. На это есть другая инстанция, и с ней в первую очередь надо считаться и соотноситься.
Второе: начиная воспринимать все чуть спокойнее, Егор вдруг осознал, что не так уж много обреченных он видит вокруг себя. Да, были в вагоне те, кому судьба уготовила страшный сюрприз. Но таких несчастных на вагон было всего несколько человек. И несчастными, они, естественно, себя не чувствовали, что еще раз убедило Егора в том, что не подобает ему, ничтоже сумняшеся, вмешиваться в постороннюю жизнь, привнося в нее только тревогу, но отнюдь не избавление от того, чему суждено свершиться.