Беглецы и чародеи

— Ты станешь моей женой? — спрашивает радио.
— Марк, о Марк! О Марк…
Яблоко третье
— Аааа! — Пальцы Мэлори скользят по ветке, сейчас грохнется. — Аааааа…
Нет, нет, перехватить поудобнее, одну ногу на эту ветку, вторую закидываем сюда. Тааак. Еще немножко, ну… ффух. Все. Теперь безопасно.
Мэлори покрепче обхватывает ствол старой яблони и торжествующе оглядывается. Он сумел, смог, и пусть провалятся те, кто считает его слабаком. Ха-ха! Мэлори — не такой, Мэлори еще всем покажет. Он хитрый, как индеец, у него есть великолепный план, у него полны карманы яблок. Уже совсем скоро парни — Ян, Рон, Сид, Михаэль и Милош — пойдут мимо. Мэлори точно знает, что пойдут, он следил за ними две недели. И вот когда это случится, Мэлори приведет свой план в исполнение. Он отомстит им за все. За украденные с пляжа штаны и рубашку, за то, что они затащили его в тот дом и заперли на чердаке, за то, что однажды он не выдержал насмешек и расплакался и это видела Кристинка, за то, что они сильнее его и ему никогда их не побить, даже по одному, за все, за все.
Мэлори сидит на ветке не двигаясь, смотрит пристально на дорогу. Все лето он придумывал свою месть. А когда придумал, еще две недели таскался за ними тенью, выясняя их маршруты и прикидывая, где ему будет лучше всего. И вот сегодня он пришел сюда, к старой яблоне. Сначала набил карманы паданками, потом ловко залез повыше (Мэлори уже не помнит, как чуть не свалился), теперь сидит, хитроумный индеец, в засаде, ждет. Скоро парни пойдут мимо.
А вот и они. Идут, хохочут чему-то, Милош мячом об землю стукает. Мэлори напряженно прищуривается, он хочет подпустить их поближе, чтобы уж наверняка. Еще немножечко, чуть-чуть, три шага, два, один… Даешь!
Паданки летят во врагов, как снаряды. Цели достигает каждый третий.
— Ай-ай! — вопят парни, уворачиваясь. Они ищут источник неприятностей, но мститель хорошо замаскировался.
«Ага!» — молча ликует Мэлори.
Убежать им не приходит в голову. Они уже не маленькие, чтобы знать, что сами по себе яблоки с деревьев не падают. И если прилетел в голову зеленый плод, значит, на дереве кто-то есть! И значит, его можно поймать.
— Эй! — кричит один из близнецов, Сид или Род, неясно. — Вон он, смотрите!
Черт, думает Мэлори, кроссовки. Они красные. И их видно. Он так расстраивается, что даже перестает кидать вниз яблоки.
Парни задирают головы.
— Ага! — кричит второй близнец, Род или Сид. — Вон он! Это Мэл!
Они начинают орать вразнобой.
— Эй ты! Только слезь, узнаешь что почем. Слезай, придурок! Ну погоди, получишь еще!
Мэлори понимает, что пропал, и это придает ему сил. Он выуживает из кармана еще яблок и с силой швыряет их вниз. Они его побьют, конечно, но это потом, потом. А сейчас он хитроумный индеец, победитель трусливых бледнолицых. Огонь!
Яблоко четвертое
Джу смотрит на спящую Лидию. Волосы спутались, на щеках тоненькие разводы от вчерашних слез, брови страдальчески сведены, губы слегка подрагивают — что-то говорит. Бедная девочка, думает Джу, бедная моя девочка. Ей ужасно стыдно за вчерашнее, хотя Лидия, конечно, сама виновата. Совершенно незачем было устраивать всю эту комедию с приступом, плачем и обвинением Джу во всех смертных грехах разом. Но и я могла бы быть терпимее, думает Джу. Я же знаю, как она меня любит. Бедная девочка.
Джу неприятно вспоминать о том, как Лидия плачет, — в эти моменты девочка очень некрасива, и хочется уйти и никогда больше ее не видеть. Или еще ударить. Вчера Джу очень хотелось ударить Лидию. Так хотелось, что самой было страшно. Поэтому пришлось крепко брать Лидию за тонкие загорелые запястья и говорить слова, от которых та очень быстро прекратила лить слезы и кричать.
Джу смотрит на спящую Лидию, и стыдное удовольствие накрывает ее: вчера, заткнувшись, Лидия стала вдруг чудо как хороша. Как она смотрела, как смотрела, боже мой. Маленький напуганный ангел. Девочка моя бедная, нежная моя девочка, думает Джу. Прости меня, прости, я больше никогда тебя не обижу.
Джу гладит Лидию по голове, аккуратно — не разбудить бы — целует, на маленький прикроватный столик кладет записку, прижимая ее ингалятором, чтобы не унесло случайным сквозняком, и почти на цыпочках уходит из комнаты. А потом и из дома.
Джу идет по улице, за ней, подпрыгивая на булыжниках, едет бежевый чемодан, в левой руке яблоко, последнее бывшее в холодильнике, розовое, хрусткое. Ломкое. Джу не ест его, просто гладит указательным пальцем — похоже на ногти Лидии. Такое же нежное, гладкое, холодное ощущение. Бедная моя девочка, думает Джу, я больше никогда тебя не обижу.
Джу останавливается на углу около аптеки, резко отводит руку и швыряет яблоко куда-то вперед, далеко-далеко. Куда оно упало, Джу не смотрит. Не опоздать бы на поезд, думает она, не опоздать бы на поезд. Уже без пятнадцати девять.
Яблоко пятое
— Ну вот, — говорит Руфь, открывая дверь, — вот мы и дома.
Клодина молчит, принюхивается настороженно, входить не торопится, хотя обычно первой несется на разведку. Симон тоже молчит, глядит за порог, покачивая головой. Зрелище, надо сказать, так себе: пыльно, пусто, уныло. Еще пахнет как-то нехорошо, у Симона нюх не хуже, чем у Клодины. Впрочем, нестрашно. Неделя — и дом будет как новенький, не узнаете. И о запахах Руфь позаботится, она умеет какое-то волшебство, отчего в любом ее жилище всегда пахнет так, что становишься глупым и счастливым. Каким Симон стал еще пятьдесят лет назад, впервые попав в крохотную комнату в общежитии.
— Пойдем смотреть? — спрашивает Руфь и первой входит внутрь. Клодина тут же протискивается за ней, задевая ногу Симона, оставляя на его штанине клок белой шерсти — осень почти, линяет.
Они идут по комнатам, глядят по сторонам. Симон держит Руфь за руку, Руфь рассказывает, что вот сюда мы поставим диванчик, а тут пусть будут полки с книгами, а в этой комнатке сделаем спальню, ничего, что маленькая, зато окнами на восток, а значит, вставать будет легко и весело, а вот тут будет спать Клодина. Здесь на нее никто не наступит. Симон согласен, а Клодину, даже если у нее и есть свое мнение, никто не спрашивает.
— А тут будет гостиная, да? — Они заходят в большую комнату, Руфь улыбается. Сама себе отвечает: — Конечно, только здесь. Камин…
Она счастливо вздыхает. Симон никогда не понимал, в чем такая радость от камина, но Руфь столько мечтала о нем, что он тоже счастлив. Клодина, словно поняв, о чем идет речь, сует нос туда, где потом будет огонь, пытается разгрести лапами остатки золы и пыли и тут же начинает чихать.
— Смотри-ка! — Руфь выбирается из руки Симона, наклоняется. — Смотри, что Клодина нам нашла.
В ее ладони стеклянное яблоко, темно-красное, большое, с коричневым черенком и двумя зелеными листьями. Видимо, уронили, когда собирались, да так и не нашли. Удивительно, как не разбилось.
Руфь покачивает яблоко.
— Красивое какое.
Потом ставит находку на каминную полку, точно на единственное солнечное пятно. Красное стекло начинает слегка искрить.
— Как живое. — Она отходит назад, снова берет Симона за руку. — Правда?
Симон кивает, яблоко действительно кажется настоящим и очень — он ищет подходящее слово — уютным на пыльной каминной полке в абсолютно пустой комнате.
Руфь тихонечко вздыхает. Она, кажется, готова заплакать. Но Симон крепко сжимает ее ладонь, а Клодина тыкается пыльным носом под коленку, и Руфь только шмыгает носом и улыбается.
Яблоко шестое
У та сидит на крыльце мастерской, рассеянно грызет зеленое яблоко, думает: «…в следующей жизни, — думает Ута, — я хочу быть твоим ребенком, наверное, мальчиком, потому что девочкой я уже была, или все-таки девочкой?., я еще подумаю, времени много, а вот тебе мамой лучше не становиться, ты слишком мужчина для этого, но вообще, из тебя получится отличный родитель, я уверена, самый замечательный отец на свете будешь, жена твоя станет нашей кошкой, хорошая кошка выйдет, настоящая, тощая рыжуха, со злющими глазами, моих собак поселим по соседству, из них получится дивное семейство в итальянском стиле, шумное и дружелюбное, они не изменятся, всех твоих женщин сделаем коллегами и партнерами по разным делам, это правильно — они тебя любили, значит, не подставят и не обманут. а друзья пусть остаются друзьями, от добра добра не ищут, а я буду твоим ребенком, все-таки лучше девочкой, тогда мы точно не будем ссориться, никогда, ты будешь качать меня на коленях и читать сказки перед сном, покупать игрушки и платья, избалуешь меня до полусмерти, но я все равно останусь хорошей, с таким отцом невозможно по-другому, а женщин у тебя не будет, не знаю, кто станет моей матерью, как-то безразлично совсем, потому что все, что от нее нужно, — родить меня, все остальное останется тебе, тебе, может, умрет, может, сбежит с заезжим цирковым артистом, неважно, главное, ее не будет, а других я к тебе не подпущу, и это будет моим единственным недостатком, с которым тебе придется смириться, потому что ты будешь любить меня так, как не любил никогда никого, даже меня сейчас, даже меня…»