Грузовики «Вольво»

— Не вопрос, — говорит фон Борринг. — Считай, договорились.
— А зачем? — спрашивает Допплер.
— У меня есть свои соображения*, — объясняет Май Бритт.
Фестиваль в самом разгаре. Выступление «Svenska Akademin» ожидается через несколько часов.
У Май Бритт с собой сумочка с деньгами, заработанными на Бонго и Грегусе, и трава. Май Бритт вылезает из кабины, напоследок (они прощаются навек) машет фон Боррингу и Допплеру и исчезает в толпе людей лет на шестьдесят-семьдесят моложе Май Бритт.
 
 <b>* насчет соображений Май Бритт.</b> 
 
 
Сказать по секрету, за этой просьбой Май Бритт — вручить начальнику филиала «Volvo Trucks» в Умео роскошный и дорогущий торт — стоит дьявольски изощренный расчет. Сперва начальник, естественно, обрадуется, а потом все же задумается, по какому случаю подарок. И наверняка попросит секретаршу выяснить, кто такие эти Муберги. Порывшись в архиве, она через некоторое время доложит, что на Май Бритт у нее ничего нет, а Биргер Муберг проработал на «Volvo Trucks» сорок лет. Начальник на этом не успокоится, а станет названивать заводским пенсионерам, знавшим Биргера, и постепенно ему откроется вся правда. Что гениальная идея создания «Globetrotter» принадлежала Биргеру, но слава досталась не ему. Биргер оказался не у дел и умер с горьким чувством, сраженный несправедливостью. Тут торт застрянет у начальника в горле, и если он не полная размазня, то вынужден будет признать, что лично в ответе за случившееся, и тогда, думает Май Бритт, начальник схватит со стола нож для разрезания бумаг и — выколет себе глаза или даже сделает себе харакири, потому что у шведов и японцев очень много общего, гораздо больше, чем принято считать. Моральный кодекс обеих стран предъявляет неумолимо высокие требования к личной ответственности человека, гораздо более высокие, чем в большинстве нормальных стран. В Швеции тон задает протестантизм в его самом чистом, самом жестком и несгибаемом варианте, в Японии та же картина, только уже на почве буддизма. Человек в ответе за каждый совершаемый поступок. Сделал ошибку — все, дорогой, ты спекся. Никто тебе не поможет, не спасет. Тут нет обходных путей в виде покаяния и прощения грехов, как у католиков или менее суровых протестантов. В Швеции раз согрешил — все, пропал навеки. И та же судьба ждет тех, кто отвечает за грехи предшественников. Во всяком случае, Май Бритт надеется, что чувство ответственности простирается настолько далеко. Надеется и верит.
 
Как только Май Бритт скрывается в толпе, Допплер выруливает с парковки, и огромная фура на всех парах мчит на север в сторону Нурчёппинга, где сворачивает на шоссе Е4, которое как полноводная река несет себя до Умео и дальше. Они гонят как заведенные. Останавливаются только пописать, заправиться и купить сухофрукты, продукт настолько странный, что фон Борринг в сложившейся безвыходной ситуации согласен есть его в пути вместо всех этих шоколадок и чипсов. К ночи они добираются до Умео, где фон Борринг заскакивает в первую же телефонную будку и звонит, чтобы получить точные координаты столба с амурским соколом. Допплер доставляет наставника на пляж, примерно двадцать энтузиастов, в походных куртках, уже выстроились в шеренгу перед биноклями на треногах. Светлая июньская ночь. Атмосфера священнодействия. Сокол (амурский) для них как откровение. Они, все как один, чувствуют себя участниками таинства, к которому мало кому из смертных дано приобщиться. Они сердечно приветствуют фон Борринга — он здесь патриарх, можно сказать, предводитель, а сокол картинно сидит на заборном столбе и милостиво дозволяет любоваться собой, восторгаться и фотографировать. У Допплера закрадывается подозрение, что этот красавец забрался сюда с одной целью: привлечь внимание к своей персоне. Наверно, с ним плохо обходились в Омане, ему захотелось лучшей доли. Он пролетел полземли, но теперь ему отплатят сполна за его мучения.
Допплер здоровается с энтузиастами, его угощают кофе и сосиской. За сим он раскланивается, и фон Борринг провожает его к машине.
— Куда ты теперь? — спрашивает фон Борринг.
— Домой, — отвечает Допплер. — Я соскучился по своим. Мне не хватает моего велосипеда. И обезжиренного молока. И жетончика, чтобы отомкнуть тележку, в которую я ставлю в магазине картонки с молоком, жетончик приделан к моему брелоку с ключами. Иногда я скучаю даже по работе. Мне потребовалось известное время, чтобы понять, как все это мне нужно. Но теперь я понял — и хочу домой.
— Береги себя, — наставляет фон Борринг.
— И ты себя, — отвечает Допплер.
— Всегда готов, да?
— Ну, — отвечает Допплер, — там видно будет.
* * *
А дальше было так: на следующем повороте Допплера останавливает полиция.
У шведских офицеров (с пистолетами на поясе) есть несколько претензий к Допплеру. Им не нравится, что машина угнана и что у водителя нет прав, а позже, ночью, выясняется вдобавок, что у него в крови наркотики.
Допплера ведут в камеру, и в тот момент, когда захлопывается дверь, начинает звучать музыка. Это композиция «Killing in the Name» [21] группы под названием «Rage Against the Machine» [22]. Музыка предвосхищают сцену, которая разыграется чуть позже и подготавливается, начиная с этого кадра, но не будем опережать события, поскольку тебе (читателю то есть) пока надо свыкнуться с мыслью, что я (автор то есть) решил закончить это повествование, начинавшееся как нормальный роман, в жанре сценария. Но так уж вышло, и лучше бы тебе быстренько поставить названный диск на полную громкость и под его аккомпанемент прослушать окончание нашей истории:
Допплер в отчаянии мечется взад-вперед по своей клетке. Он из тех, кого удручает лишение свободы.
Фон Борринг рассматривает амурского сокола в бинокль, потом опускает его и медленно идет в сторону птицы. Остальные птицелюбы не понимают, чего он хочет, и один молодой энтузиаст даже пытается остановить фон Борринга, но более опытный коллега не позволяет. Он хочет увидеть то, что сейчас произойдет.
Допплер пытается выдрать приделанную к бетонной стене мойку, она не поддается.
Фон Борринг подходит к соколу. Вы, наверно, думали, что птица давно улетела, но нет, по какой-то необъяснимой причине она продолжает сидеть на столбе.
Допплер вцепляется в решетку двумя руками и испускает крик в ночной мрак, призывая на помощь.
Фон Борринг стоит перед амурским соколом. Они смотрят друг на друга. Этот волнующий момент не описать словами. Человек и Птица, птица и человек.
Из лесу выбегает Бонго. Допплер смотрит на него из-за решетки, и в книге он вынужден был бы просить у друга прощения и прочее, но в фильме слова не нужны. Мы понимаем, что они скучали в разлуке и что Бонго простил Допплера.
Фон Борринг протягивает к амурскому соколу руку. Энтузиасты-птицелюбы прильнули к биноклям и затаили дыхание. У некоторых слезы на глазах.
Бонго отрывает цепочку, к которой в дневное время привязывают сторожевого полицейского пса, и кидает Допплеру. Тот прикручивает ее к решетке.
Амурский сокол меряет фон Борринга долгим взглядом. Он поднимает крылья, и мы думаем, что он сейчас улетит.
Бонго изо всех сил тянет за другой конец цепочки, и теперь только, в тусклом свете прожектора с крыши полицейского участка, мы видим, что он уже не лосенок, а крупный, мощный лось-самец. Мускулы перекатываются под шкурой. Все равно из этого ничего не выйдет, думаем мы, у него не хватит сил, веревка порвется, эти решетки вделаны на века; мысли одолевают нас, а на переднем плане предательски дрожат от напряжения задние ноги Бонго.