Фвонк

«Яблоко было отравленное, — говорит жилец, — у него был такой типичный вид отравы: очень красное, очень большое, очень красивое, видно, что опасное».
«И ты проснулся?»
«Да, проснулся и подумал, что чашечка чая могла бы приглушить кошмар».
«Я не умею толковать сны и не знаю, что бы это могло означать, но, по-моему, часто сны оказываются вздором, возможно, этот тоже».
«Ты прав! — говорит жилец. — Совершенно прав — сон ничего не означает, даже смешно — бояться яблока, ой не могу».
«Вот видишь, — говорит Фвонк, — совсем другое дело».
42) «Два вопроса», — говорит Фвонк жильцу, собравшемуся идти к себе вниз.
«Да?»
«Нахальство с моей стороны спрашивать об этом, но у меня сейчас, я бы сказал, тревожный период в жизни, поэтому мне было бы спокойнее знать, кто ты и кто твои друзья. Мне не хочется без нужды изводить себя лишним беспокойством».
Жилец долго смотрит на него, видно, он обескуражен вопросом.
«Какие друзья?» — спрашивает он наконец.
«Остальные двое, — говорит Фвонк. — Те другие двое жильцов, из второй комнаты».
«Ах эти! Какие они мне друзья? Я не могу поговорить с ними фактически ни о чем, они просто ходят со мной везде, нет, не пойми меня превратно, они по-своему симпатичные люди, но у меня с ними ничего общего».
Жилец грустно чешет в бороде, и, хотя он делает это очень осторожно, она вдруг начинает елозить по подбородку туда-сюда, как накладная. Жилец сам это замечает, резко отнимает руку, кидает беглый взгляд на Фвонка, соображает, что все это выглядит странно, и глупо улыбается.
«От этой бороды одни проблемы, — говорит он, — да, но мне пора, доктор прописал мне почаще оставаться наедине с самим собой, чтобы расслабиться, иметь время подумать, так что я, пожалуй, пойду к себе, да, но спасибо преогромное за чай».
Он встает и протягивает Фвонку руку. Тот кивает и жмет ее. Жилец бредет в прихожую, надевает кроссовки, поправляет бороду, одергивает пижаму и застегивает у горла верхнюю пуговку — на лестнице холодно.
«Не хотел бы показаться назойливым, — говорит Фвонк, — я не сую нос в чужие дела, но в данном случае вынужден спросить — кто ты?»
«Я как-то не уверен, что тебе следует это знать», — отвечает жилец.
«Не знаю, — говорит теперь Фвонк, — но на днях, вернее, в прошлое воскресенье я видел тебя или третьего из жильцов на заднем сиденье автомобиля, когда те, кого нельзя назвать твоими, то есть его, друзьями, выезжали из гаража, и в тот момент он или ты, короче, третий в машине был без бороды, что бросается в глаза и странно, поэтому я хочу спросить, как ты можешь все это объяснить. Я не собираюсь ни во что вмешиваться, но я должен знать, что все в порядке и что наш договор найма выдерживает, так сказать, свет дня».
Жилец молчит.
«Ты, — говорит Фвонк, — ты ведь… я подозреваю, что на самом деле ты… скажем так: тот ли ты человек, о ком я подумал?»
Утвердительный кивок.
«Да, — говорит он. — Боюсь, я и есть он».
Фвонк инстинктивно вытягивается во фрунт.
«Прошу простить, — говорит он. — Я, видимо, зашел слишком далеко, я не собирался совать нос куда не надо, у тебя, безусловно, были свои резоны, приношу извинения».
Мужчина смотрит на Фвонка, и можно подумать, что ему легче на душе оттого, что его разоблачили.
«Я с самого начала говорил, что идея с накладной бородой идиотская и что работать она не будет, как оно и вышло, но разве кто-нибудь слушает? Устроили театр. Чем они думают?» Он покачал головой.
«Не такая уж и плохая идея, — отвечает Фвонк, — просто приклеенная борода требует особого к себе внимания, плюс тебе надо научиться чесать ее аккуратно».
Мужчина кивает.
«Мне пора, сбегаю поспать хоть пару часов», — говорит он.
«Как мне тебя называть? — спрашивает Фвонк. — Как ни крути, я должен как-то тебя называть».
«Ну да, — говорит жилец и задумывается в нерешительности. — Что-то ничего на ум не приходит, — тянет он, — так что зови меня Йенс [4], — заканчивает он. — Но только не говори никому, что я сейчас здесь или что я иногда тут бываю, никому, сам понимаешь, будь другом, пообещай мне это».
«Само собой, — говорит Фвонк. — Еще не хватало!»
«Чтоб тебя прирезали десять раз, если обманешь, да?» — спрашивает жилец.
«Да хоть двенадцать, — отвечает Фвонк, — даже пятнадцать такого случая ради».
«Десяти хватит», — говорит Йенс.
43) Премьер-министр на постое. Вот ровно этого не хватало. Брюхатым такая диспозиция вряд ли понравится. Фвонку важно производить впечатление человека, который завязал с сомнительным прошлым, а эта новая история льет воду на старую мельницу, и не обойдется без накладок, и брюхатые потеряют покой и сон и станут следить за ним еще пристальнее. Фвонк не мог заснуть несколько часов, лежал с открытыми глазами, руки на одеяле, освещенный лишь узкой лунной дорожкой внизу большого черного окна, и был похож на жалкого и одинокого героя мультика.
44) На следующий день Фвонк прочел в газете о бывшем главе водоснабжения сельского района, который был тот еще ходок по денежной части и тем самым вывел экономическую неверность и разложение нравов на совершенно другие высоты. То, что он вытворял, было цинично, бестактно, поговаривают о фальшивых контрактах, о десятках машин и объектов недвижимости в стране и за границей, и все это настолько масштабно и продуманно, что у Фвонка как будто светлеет на душе. Я не один такой выродок, думает он, я просто не доложил о том, что происходило у меня под носом, но сам инициативы не проявлял, другие зашли гораздо дальше, а я по сравнению с ними — ноль без палочки, мелкая рыбешка, утянутая в вечный Ниагарский водопад падения нравов.
45) Однажды Фвонк сидел в кресле у окна, рисуя, когда Йенс, без бороды и в сопровождении душевно не очень близких ему остальных двоих, вернулся с лыжной прогулки. Йенс поднял глаза, увидел в окне Фвонка и кивнул, Фвонк радостно закивал в ответ и, от полноты чувств, как-то незаметно раззадорился. Я здороваюсь с премьер-министром, ага, съели, у нас с ним особые отношения, ничтожный я и всесильный он! Загудели трубы. Твоя воля, теперь они моются в душе, опять, распереживался Фвонк, немедленно переоделся в тренировочную форму и пробежал на лыжах 37,4 километра. Обычно такая дистанция напрочь отбивает у него задумчивость, но сегодня он думает весь день, и вечер, и ночь, и по большей части весь следующий день и всю следующую неделю, из-за чего снова срывается визит в Институт физкультуры, к врачу и в соцзащиту. Разложившаяся нравственность нашептывает ему в оба уха, будто он ни на что не годен, долбит его этими словами, как бревно под корыто; каждый день исчезает несколько кубических сантиметров Фвонка.
46) Фвонк не касался в Обществе ходьбы ни финансов, ни учета членов, он не жухал с цифрами, это факт, он перепроверял его сотни раз. Но вопрос в том, на сколько уровней вниз простирается ответственность начальника, где граница? Он же понимал, что в обществе обделываются темные делишки, об этом шептались по углам, и шепоток иногда настигал Фвонка, он не может этого отрицать, и он ничего не предпринял, не сообщил, не предупредил, хотя и мог, но — не предупредил. Он много раз думал потом, как это было бы здорово — забить тревогу, это было бы нелояльно к команде, но он сохранил бы свой путь чистым и был бы вознагражден, он бы пошел на повышение, получил, возможно, работу на самом верху, но… так не вышло. Другой, вернее, другая взяла на себя тяжелый труд раскрыть всем глаза на правду. Тревогу — конечно же — подняла брюхатая. Она увидела, что творится, и сообщила куда надо, видимо, не в силах жить с этим, слишком нечистым для нее. Она разоблачила мухлевщиков, принять постепенно установившуюся практику оказалось выше ее сил, она не смогла встроиться в эту систему, а Фвонк смог, к несчастью, и научился мириться с тем, к чему должен был быть непримирим, теперь он об этом жалеет.