Тропа ведет в горы
— Ты еще не разулся? — сказал старик. — Чего же ты ждешь?
Фарид нагнулся, тронул воду рукой. Вода обожгла холодом.
— Ами! — крикнул он. — А моста тут нету?
— Моста? — удивился старик. — Зачем тут быть мосту, если есть брод?
Фарид снял туфли и носки, ступил в воду, но тут же отскочил назад.
— Очень холодная, — пробормотал он. — Прямо как лед-Старик покачал головой. Ох уж эти городские… Шагу не могут ступить, если нет асфальта. Мост им, видите ли, подавай…
— Сейчас я тебе устрою мост, сынок.
Оглядевшись, он поднял большой камень и, семеня коричневыми сухими ногами, потащил его в воду. Фарид опешил: старик собирается накидать камней, чтобы он перешел по ним речку? Ну уж нет!
— Ами, бросьте камень! — заорал он. — Не надо! Не надо!
Быстро скинув брюки, он полез в воду и побежал, оскользаясь на камнях, устилавших дно речки, и размахивая «дипломатом». Будь что будет! Не мог он позволить старому человеку мостить речку. Уж лучше схватить воспаление легких… сквозь землю провалиться… только не позориться!
Он выскочил на берег, стуча зубами от пронизывающего холода воды. Сел, стал растирать окоченевшие ступни, натягивать носки.
— Видишь, — сказал старик, тоже обуваясь, — без моста управился. Зачем тут мост?
И опять почудилась Фариду какая-то подковырка в его тоне. Он взглянул на бородатое сухое лицо старика и сердито отодвинулся. Скорей бы добраться до пасеки, до Искендера-баба, — может, он окажется нелюбезнее, чем его старший сын.
Они зашагали по каменистой тропе, бегущей от брода к лесной опушке. Фарид теперь чувствовал себя бодрее. Ноги согрелись от быстрой ходьбы. А старик, почувствовав перемену настроения у парня, заговорил более дружелюбным тоном:
— К нашим местам, сынок, надо привыкать с детства. Привычка, говорю, нужна. Тогда тебе все нипочем.
— У меня нет привычки к холодной воде, — буркнул Фарид. — В море летом вода теплая.
— Само собой. Море — не горная речка. — Старик поправил хурджин на плече. Так ты, значит, собираешься написать в газете про Искендера-баба?
— Да, собираюсь.
— Ну что ж. Про него уже много писали. Только вот не знаю — зачем?
— Как это — зачем? Долгожители всех интересуют.
— Не знаю, сынок, не знаю, что люди находят интересного в долгой жизни. Жизнь-то самая обыкновенная, ничего в ней нет такого.
— Понимаете, ами, — сказал Фарид, немного оттаявший после холодной «ванны», — многие ученые убеждены, что человек должен жить полтораста лет и даже больше. Биологически это вполне возможно. Средний возраст шестьдесят лет — слишком мал.
— Человеку надо жить у себя дома, — сказал старик.
Остаток пути они проделали молча и вскоре вышли на усеянную цветами поляну, на которой, как шашки на шахматной доске, стояли ульи.
— Вот и пришли, — сказал старик и указал на дощатый домик, вернее — будку, возле которой под навесом шваркал рубанком человек средних лет, обстругивая на верстаке доску.
Это, конечно, был не Искендер-баба. Наверно, кто-нибудь из его внуков. А сам Искендер, может, в домике? Отдыхает, может?
— Гостя привел, — сказал старик.
Плотник поздоровался с Фаридом и вернулся к своему занятию. А старик снял с плеча хурджин и стал вынимать из него на дощатый стол лаваш, вареную курицу, сыр мотал, кислое молоко в глиняном горшке и другую снедь.
— Садись, сынок, перекусим, — сказал он Фариду.
Фарид сел на тахту у стола, оторвал кусок лаваша. «Может, Искендер-баба проснется, услышав голоса, и выйдет из этой будки», — подумал он. По правде, он очень проголодался.
— И ты садись за стол, Нияз.,- бросил старик плотнику.
— Спасибо, Искендер-баба, — ответил тот. — Сейчас, достругаю только.
— Искендер-баба? — Фарид ошеломленно уставился на старика. — Вы Искендер-баба?
— Выходит, так, — усмехнулся старик и, отломив куриное крылышко, начал его обгладывать. Его черные прищуренные глаза хитровато смотрели из-под папахи на Фарида. — Мы тут с Ниязом, внуком моим, новые ульи делаем. Да вот, еда у нас кончилась, я и сходил домой, в деревню. Мне помыться надо было. Да ты кушай, парень, кушай. Чего ты уставился на меня?