Великая степь

Так и жили.
Правда, сейчас появились вдовы.
…Женька все видела – и не хотела. Хотела в город, учиться… Хотела… А теперь ничего не ясно и не понятно. Брожение и смятение в умах. Но ясно одно – выпускники и выпускницы этого года завоевывать столицы не поедут. Скорее всего не поедут… Может – не поедет и следующий выпуск. Может – всё навсегда.
Они и сами не знают, эти взрослые и умные. Даже папа, знавший все и обо всем – не знает. И генерал Таманцев, ставший бывать у них в гостях после Прогона – не знает. (По молодости лет Женька не задумывалась, нормальное ли это явление – генерал-майор, вдруг начавший дружить семьями с просто майором…) Чего-то они ждут важного, и скоро – она чувствовала это хорошо – но совсем-совсем не знают, что это будет и чем закончится…
И даже Гамаюн – не знает.
Она называла его по сохранившей с детства привычке “дядя Гамаюн”, он любил, когда его звали по фамилии, и она звала, и посматривала на него так, как сегодня на солдатика на вышке, как смотрит порой женщина на мужчину – даже если ей едва исполнилось пятнадцать, а ему уже стукнуло сорок два. Он лишь улыбался уголками губ, у него была Милена, рядом с которой – и только рядом с которой – Женька начинала стыдиться царапин на торчащих из-под платья коленках…
Она звала его “дядя Гамаюн”. Но в мыслях употребляла другое имя. Услышанное от Славки Завадского. Имя страшное, как дым степных пожаров, – доносящийся оттуда, снаружи. Страшное – как конвои с приспущенным флажком на переднем БТР – их встречали женщины с помертвевшими лицами: кто?! чей?! Страшное, как ночной звук ревунов с периметра или озера.
Имя страшное, но – чем-то прекрасное.
Карахар. Черный дракон.
 
4.
 
Женька лежала, раскинув руки, на теплом плоском камне у самой воды. Мечтала с закрытыми глазами. Странные это были мечты. Считается, что все мечты завершающей половое созревание девушки прямо или опосредованно связаны с иным полом, но…
Ей не надо было мечтать. Стоило лишь выбрать и сказать: да. Или прошептать. Или просто кивнуть…
И – пришел момент, не так давно, когда она кивнула… Но почему-то тогда ничего не получилось… Избранником стал Славик Завадский, лейтенант, из тех, молодых, что напросились в Отдел к Гамаюну с опостылевших своих тыловых должностей. Они со Славкой лишь целовались, и кое-что еще, но самого главного не случилось, она не хотела, а потом… Он трижды ходил в степь, в рейды – и рассказывал ей про горящие зимовья, и про кровь на снегу, и про обезглавленные трупы, и про страшный закон Карахара: двадцать ихних за одного нашего – закон, исполнявшийся любой ценой, и про дротики, которые он вынимал из друзей… А еще он пел странные песни, пугающие и зовущие, услышанные в степи и подобранные на гитаре песни, со словами второпях переведенными и срифмованными, пел и смотрел на нее – и она подумала – пусть будет так, пусть будет всё, раз они идут в степь и их убивают, убивают и для нее тоже, чтобы она жила – и она сказала: да! делай, что хочешь! но… он почему-то не захотел в тот вечер, наутро они опять уходили, на Ак-Июс, и Славка не захотел, сказал что вернется и серьезно поговорит с ее папой, и…
Он не вернулся.
Колонна попала в засаду, хитрую и хорошо продуманную. Кочевники приучались не бояться Драконов Земли.
Гамаюн – с черным лицом, с забинтованной головой – своими руками выгружал “двухсотых”, никогда до того дня их не привозили в Девятку столько – а потом Карахар неподвижно стоял и молчал, когда укладывали и прикрывали знаменем – молча слушал проклятия в свой адрес.
И Женька подумала, что Карахар – имя страшное.
Но – чем-то прекрасное.
 
5.
 
Она даже не мечтала – грезила наяву.
Странные были у нее грезы… Здесь, на камне, уже не в первый раз, Женька воображала себя айдахаром. Водяным змеем…
…Она скользила в глубине – поднимаясь, и вокруг было темно, лишь слабо фосфоресцировали изгибы ее многометрового, длинного и гибкого, налитого страшной и упругой силой тела – когда она, чуть повернув голову, косила назад огромным плоским глазом. Желтым глазом…
…Поверхность озера раздалась беззвучно, и светлее не стало, и она поняла – вокруг ночь. Она скользила, набирая ход – уже поверху. А потом слева будто возникло огромное зеркало, увеличивающее зеркало – с ее отражением… Но там появлось не зеркало, там появился Хаа, самый огромный, самый старый, самый мудрый айдахар в озере… Она была велика – он был больше, она была сильна – он сильнее… И – он был прекрасен. Они скользили, касаясь иногда чешуи друг друга, словно случайно – но не случайно… И она чувствовала, что внутри ее что-то растет, что-то зреет, что-то грозит лопнуть и разорваться, если она не будет плыть быстрей и быстрей, и она плыла быстрей и быстрей, она неслась спущенной с тетивы стрелой – огромной многотонной стрелой, способной пробить насквозь небо и землю… Хаа не отставал, он все время держался рядом, и она знала, куда они несутся сквозь ночь – на потаенный, никому не известный островок в самом сердце озера – островок, где такими безлунными ночами свиваются в любовных играх огромные тела айдахаров… В странных играх – и прекрасных.
Интересные бывают грезы у завершающих половое созревание девушек.
Женька ничего не услышала – почувствовала, что солнечные лучи перестали светить сквозь веки – и открыла глаза.
Неохватным вековым стволом над ней нависло поднявшееся из озера тело. Голова размером с глубинную бомбу приблизилась. Огромный плоский глаз смотрел на Женьку. Желтый.
Айдахар. Водяной змей.
Она не удивилась. И не испугалась. Она спросила, уже зная ответ:
– Это ты, Хаа?
Айдахар не умел говорить. Он наклонил огромную голову и повернул чуть набок – она увидела шрам над левым глазом. Это был Хаа – так его называла Женька.
Она встала.
Она подошла.
Они беседовали – Женька расспрашивала его о тайнах глубин, и о загадках других берегов, и о бесчисленных стадах золотых сазанов, и о тюленях, неизвестно откуда появившихся зимой в озере, и о многом другом… Только о затерянном в самом сердце озера островке, где безлунными ночами сплетаются в странных любовных играх огромные тела айдахаров – только об этом не спрашивала Женька у Хаа…
Змей отвечал, наклоняя голову или чуть покачивая ею – и смотрел на Женьку огромным плоским глазом. Желтым.
А потом… Она обхватила руками чешуйчатую шею, странно тонкую по сравнению с могучим телом (да и голова казалась относительно небольшой). Она прильнула к огромной живой колонне – чувствуя всем своим обнаженным телом, как бьется жизнь и сила под удивительно мягкой и нежной шкурой… Айдахар развернулся, свился громадной спиралью – и распрямился, буквально выстрелил под визг Женьки в озеро.
Они поплыли купаться…
 
6.
 
Может быть, айдахар, прозванный Женькой навевающим мысли о Киплинге именем Хаа, и был самым огромным в озере. Может быть, он был и самым старым… Но самым мудрым не был. Мудрость змей – миф, мозг их слишком мал и примитивен для любых мыслей, даже для глупых.
Айдахары, будучи ближайшими родственниками ужей и степных полозов, в этом смысле ничем от них не отличались. И мозг их отнюдь не развился пропорционально телу. Возможно, ужи и полозы даже превосходили айдахаров – если и не умом, то пластичностью поведенческих реакций. У них, у мелких пресмыкающихся, имелось достаточно хищных неприятелей, пернатых и четвероногих – которые тупых змей съедали в первую очередь. Водяные же гиганты природных врагов не имели… Рыбы в озере хватало с избытком – ну и к чему изощрять хитрость?
Не были айдахары и агрессивными. Не нападали даже на тюленей – мелкие острые зубы в огромных пастях идеально подходили лишь для охоты на лещей, сазанов и таящихся у дна усатых отшельников-сомов.
Но! Айдахары владели эмпатией – и весьма сильной. Эмоции и настроение мыслящих существ они чувствовали безошибочно. И порой подчинялись неосознанным или осознанным желаниям людей. Не всех. Некоторых.