Родительский день

  
Триада восьмая Ночь накануне родительского дня
 
1
Поначалу они нашли сковородку шикарную, но абсолютно непригодную для электроплиты, — огромную, глубокую, с мощной рукоятью чуть ли не в полтора метра длиной. Марина удивленно охнула и отправилась на поиски чего-нибудь менее внушительного. Кирилл обревизовал донце утвари, появилось у него нехорошее подозрение: предмет сей использовался не столько для готовки, сколько для расправы с муженьком, впавшим в грех неумеренного пития или кобеляжа. Но никаких подозрительных вмятин на донце не обнаружилось…
Супруга же отыскала в кладовке обмельчавшего потомка чудо-сковороды: серо-чугунное неказистое детище совковского ширпотреба. Не «Тефаль», но по беде сойдет…
Вскоре по дому поплыл божественный аромат жарящегося мяса, заставлявший Кирилла глотать слюнки — ужин сегодня оказался непривычно поздним. Он и глотал, одновременно мелко-мелко нарезая зеленые перья молодого чеснока — как выяснилось, лишь это растение способно без ухода, без прополки и поливки, конкурировать с заполонившими огород сорняками.
— Кирюньчик! — позвала Марина. — Сходи к машине, там в багажнике, слева, синий пакет, в нем — бутылочка «Сангрекристы». Принеси, пожалуйста.
На Кирилла ее слова подействовали, как камень, упавший на дно илистого водоема — улегшаяся было муть подозрений вновь поднялась наверх… Он спросил ровным голосом:
— А тебе… разве можно?..
— Можно, можно… — улыбнулась Марина. — До третьего месяца многое можно. Лекарства нельзя сейчас кое-какие, антибиотики, например… Иди, не мешкай, мясо быстро прожарится.
Кирилл медленно вышел на крыльцо, машинально достал сигарету — вспомнил о зароке, переломил, выкинул…
Врет?
Или нет?
Еще год назад позиция жены в вопросе обзаведения наследниками была непреклонна: рожать надо, как на Западе, — планово, лет так в тридцать пять, не более одного ребенка. А до того хорошенько пожить для себя.
Любое мнение может измениться, но… Но как-то очень уж идеально все совпало по времени — именно якобы беременность Марины стала последней точкой, подвигнувшей Кирилла на приобретение загородной недвижимости. Соглашаясь для вида, он своим тихим саботажем вполне мог затянуть дело на несколько лет…
…Время близилось к полуночи. Сгущавшаяся темнота так и не превратилась в полноценный мрак — смутная, расплывчатая, серая полумгла, именуемая романтиками белой ночью.
Кирилл всматривался в нее, словно надеялся увидеть зримые ответы на мучавшие его сомнения. Затем спохватился: вино! Быстро сбежал по ступеням крыльца, пошагал к «пятерке». Нечего ломать голову, все равно проблему умозрительно не решить. Да и практический эксперимент поставить не так-то просто. При нынешней их частоте сексуальной жизни Марина легко сумеет утаить очередные месячные. Разве что попросить ее эдак ненавязчиво: «Пописай-ка, милая, в скляночку, я тут по случаю прикупил тест-полоски на беременность…»
С такими мыслями Кирилл действовал совершенно автоматически: достал из кармана ключи, нажал кнопку на брелке («пятерка» мяукнула сигнализацией, мигнула подфарниками), отпер багажник, поднял крышку… И отшатнулся от ударившего в нос густого зловония.
Черт возьми!
Они совсем позабыли про дохлую лисицу!
Быстро же, однако, засмердела… Не удивительно — день выдался ясный, машина хорошенько нагрелась на солнце… Надо зарыть, и немедленно, а то отмывай потом багажник от какой-нибудь гадости… Он поспешил к сарайчику, где во время сегодняшней инвентаризации хозяйства видел сложенный в углу сельхозинвентарь.
В сарае, исполнявшем по совместительству функции мастерской, электричество наличествовало, но лишь теоретически, — Кирилл впустую несколько раз щелкнул выключателем. Крутанул колесико зажигалки, прибавил пламя до максимума — найти ничего не успел, зажигалка быстро раскалилась, жгла руки. Повезло — случайно заметил жестянку, почти до краев заполненную расплавленным и застывшим стеарином, свечной огарок торчал над ним едва заметно…
Да будет свет!
Фитилек затеплился еле-еле, давал света куда меньше, чем зажигалка, и тут же новорожденный огонек чуть не захлебнулся в лужице растопившегося стеарина; Кирилл накренил жестянку, слил излишки… Ну вот, относительно приличное освещение.
Быстро порылся в куче стоявшего в углу инструмента: тяпки, грабли, подернутый ржавчиной лом, — лопаты нет… Повел свечой туда-сюда — а это что там за длинная рукоять торчит из-за верстака? Опять не лопата, — вилы… странные какие-то вилы…
Длинные, чуть изогнутые зубцы покрыты насечками-зазубринами — сделанными, очевидно, зубилом. К чему бы такая модернизация?
А, понятно… — догадался Кирилл секундой позже. Протекающая неподалеку речонка под названием Рыбёшка, — крохотная, почти ручей, — надо полагать, своему названию соответствует: ничего, кроме мелочи, не водится. Но наверняка весной заходит на нерест крупная рыба из Луги — вот Викентий и соорудил импровизированную острогу, колоть щук на мелководье.
Лопату он все-таки отыскал — просто не заметил поначалу ее короткий черенок среди прочих тяпок-грабель. Но чуть раньше Кирилл отыскал нечто иное.
На верстаке лежал РЕЗНОЙ СТАВЕНЬ.
Почти готовый — орнамент чуть-чуть не закончен.
Орнамент из затейливо сплетенных свастик…
Или покойный Викентий являл собой классическую иллюстрацию к поговорке про сапожника без сапог, или…
Какое к черту «или…»! Он вдруг понял, что выйдя в ночь — на минутку, за бутылкой вина — взял и самым преспокойным образом исчез. Для Марины, разумеется…
«Она меня пришибет, — подумал Кирилл, чуть не бегом направляясь к машине. — Той самой сковородкой».
Мысль была в достаточной мере шутливая.
Но в каждой шутке, как известно, лишь доля шутки.
2
Марина стояла, глубоко задумавшись, — однако не о том, где же шляется ее непутевый муж.
И сжимала в руке не грозное оружие возмездия, не сковородку с полутораметровой ручкой. Всего лишь старый рентгеновский снимок.
Снимок с дикой звукозаписью, сделанной неизвестно кем, неизвестно когда… И вовсе уж непредставимо, с какой целью.
Запись вызывала странное желание — прослушать ее еще раз. Для чего? — непонятно… Однако хотелось. Причем одной, без Кирилла… Не время — но зачем-то, едва муж вышел за порог, она достала снимок, припрятанный в шкафу…
Пластинка «на ребрах» ассоциировалась у Марины с давней подругой Калишей. Вернее, теперь уже бывшей подругой…
…Имя Калиша — не производное, как можно бы подумать, от Кали — малосимпатичной богини древнеиндийского пантеона. Уменьшительно-ласкательное от Калины — по уверениям родителей Калиши, вполне заурядного для Киевской Руси славянского имени. (Проверить те уверения, как объяснил как-то Кирилл, не так легко: в русских летописях IX–XI веков женские имена почти не упоминаются: Ольга, Предслава, еще пара-тройка… И творили историю, и летописали творимое сплошь мужчины.)
Калиша и в школьные времена выглядела девочкой со странностями. С годами странности росли и множились. Марксистский закон отрицания отрицания сработал в данном случае без осечек: словно в пику родителям-славянофилам Калиша всерьез увлеклась Востоком. Марина про себя даже выражалась жестче: не увлеклась, а сдвинулась на восточной тематике… Причем сдвинулась абсолютно бессистемно, без привязки к определенной культуре и эпохе: среди интересов Калиши мирно уживались тибетская эзотерика и китайская чайная церемония, шаманские камлания малых народов Сибири и современные дзен-буддистские изыскания.
Марина была бесконечно далека от подобных, как она выражалась, заморочек, — и тем не менее любила ходить в гости к Калише, сначала одна, потом с мужем. Там все было необычно — а значит, интересно…
Где работала Калиша — неизвестно. Вроде бы что-то для кого-то где-то переводила… Восточное, понятно. В квартире ее царил жуткий бедлам: уборка и Калиша — понятия несовместимые. А среди бедлама царила Калиша… Пожалуй, она была красива — своеобразной, на любителя, красотой: высокая, темноволосая, очень узкая в кости; Марина даже немного завидовала ее рукам: тонкие кисти, изящнейшие длинные пальцы, идеальные ногти — хотя внимания им Калиша почти не уделяла.