Кремлевская секретарша. На посту в приемной чиновника

Кривенко ходил тогда мрачнее тучи. Зато когда все кончилось успешно, повеселел, принялся вспоминать прежние времена.
— А что, не все плохо было, — говорил он, глядя хитрющими глазами. — Случались и приятные события. Например, один раз я выпивал с Брежневым. Это в конце семидесятых уже. Праздник, седьмое ноября, а мне выпало дежурить. Я еще молоденький был. Только работать начал. Сижу, все спокойно, потом привозят срочный пакет для Брежнева. Пошел я к нему в кабинет. Говорю: «У меня срочный пакет для Леонида Ильича». Охранник: «Давай, я передам». А мне обидно отдавать. Говорю: «Я должен вручить ему лично в руки. Совершенно секретно». Охранник: «Товарищ Брежнев занят. Сегодня праздник». Что делать? А дверь в кабинет приоткрыта. Я решил схитрить. Еще раз повторяю, погромче: «Я обязан передать срочный пакет немедленно. Прошу доложить об этом Леониду Ильичу». И тут появляется Брежнев. «Что вы хотите мне сказать?» Докладываю бодрым голосом: «У меня, Леонид Ильич, срочный пакет. Для вас. Совершенно секретно. Я — дежурный по делопроизводству Кривенко. Сегодня праздник. Я сам принес». Брежнев так спокойно говорит: «Давайте». Даю. Он берет пакет, вертит его перед глазами, бросает на стол секретаря. «Что же, вам в праздник выпало работать?» — «Да, Леонид Ильич, — говорю. — Так получилось». И тут он хитрю так спрашивает: «Выпить хотите? За праздник». Я опешил: «На работе нельзя. Но… если вы считаете, что надо…» А он: «За праздник надо. Сам Бог велел. И охраннику говорит: Налей нам». Охранник неохотно наливает водку. Брежнев поднимает рюмку: «Ну, за годовщину Великой социалистической революции».
Кривенко прямо-таки разыгрывал в лицах маленький спектакль. Брежнев получался удивительно похоже. Я говорю: «За годовщину». Выпили. Охранник подает небольшие маринованные огурчики. Закусили. Брежнев посмотрел на меня душевно и спрашивает: «Любишь выпить?» Я отвечаю: «На праздник, в хорошей компании, люблю». А он так одобрительно: «Молодец. Давай еще по одной. — И охраннику: — Налей нам еще». Охранник наливает. Брежнев: «За здоровье надо выпить. За наше здоровье». Я тут же ввернул: «За ваше здоровье, Леонид Ильич. Это важнее всего». Он: «Спасибо за добрые пожелания». Еще раз выпили, закусили огурчиком. Брежнев говорит: «Ну вот, теперь у вас нормальный праздник получился, товарищ Кривенко. А мне пора на праздничный прием». Я ему: «Леонид Ильич, а срочный пакет?» А он вяло махнул рукой: «Это не к спеху. До свидания». Уходит, и охранник за ним. Внезапно охранник возвращается, смотрит этак хмуро: «Никому ни слова. Понял?» — «Понял», — говорю. А сам рассказал. И года не прошло, а я жене похвалился, что с самим Брежневым выпивал.
Потом они большой группой ездили смотреть на сгоревший Белый дом. Верхние этажи покрывала мрачная копоть. Ирочке было жаль, что испортили такое красивое белоснежное здание.
Она пришла на второй этаж к двенадцати, как просил Владимир Федорович. Ровно в полдень заглянула в кабинет. Гавриков сидел за рабочим столом и что-то читал. Поднял глаза, и тотчас нежная улыбка окрасила его худощавое лицо.
— А, Ирочка! Заходи. Садись, — и, дождавшись, когда она займет место напротив, продолжил: — Что там у тебя стряслось?
Она принялась рассказывать о своих неприятностях, о допросе, который учинил полковник, всячески выказывавший ей свое недоверие.
— А зачем мне секретный документ? — искренне удивлялась она. Что я, шпионка? Столько лет работала, никаких нареканий не было. А в советское время следили куда серьезнее, чем сейчас. Уж вы-то знаете.
Слушая ее, Гавриков обозначал недоумение на лице, а потом протянул:
— Да-а, полная глупость… Попробую замолвить словечко. Не знаю только, поможет ли? Но попробую.
Гаврикову можно было поведать то, что не предназначалось для других.
— Если честно, я не передала документ в руки Александру Васильевичу. Он в тот момент был в комнате отдыха и выпивал с какой-то дамой. Я ему сказала про документ, он махнул в сторону стола и сказал: «Положи туда». Я положила. Но я не посчитала возможным сказать об этом полковнику.
— Правильно сделала. Ни к чему об этом… Главное, что положила на стол и предупредила генерала. Я поговорю.
Покинув кабинет Гаврикова, она испытала затруднение — в каком направлении двигаться. Ей некуда было спешить. Уступая непонятному порыву, она вышла из четырнадцатого корпуса на Ивановскую площадь и двинулась туда, где поднимались кремлевские соборы.
Странное ощущение преследовало ее. Она шла по кремлевской территории не как сотрудник, занятый серьезными делами, а как праздный и потому посторонний человек. И смотрела вокруг себя так, словно вернулась сюда после долгого отсутствия.
Очень давно, когда она была такого же возраста, как сейчас Артем, они с мамой приходили в Кремль. На нее произвел тогда впечатление Царь-колокол. И даже не его размеры, а то, что он треснул. Ей было жаль, что откололся кусок от большой, красивой вещи. Она спрашивала маму, почему так произошло. Уронили? А мама пыталась объяснить ей что-то непонятное про слишком быстрое охлаждение. Когда Ирочка привела сюда сына два года назад, громадный Царь-колокол не удивил его, а вот Царь-пушка вызвала живейший интерес. «Давай выстрелим из нее, — сказал он. — Она далеко стреляет?» — «Далеко», — ответила Ирочка. «Давай выстрелим». Лицо у него было озорное. «Здесь не разрешают стрелять, — объяснила Ирочка. — Здесь Президент России работает». — «Здесь ты работаешь», — хитрю улыбаясь, выпалил он.
Миновав Царь-пушку, она достигла Царь-колокола, долго смотрела на тяжеленный осколок, расположенный рядом и отполированный прикосновением десятков тысяч рук. Потом ее потянуло в храм. Она вошла под своды Благовещенского собора. Иконы и фрески радовали взор. Мало-помалу внутреннее равновесие восстановилось.
Верила ли она в Бога? Да, верила. В советское время Ирочка не могла позволить себе ходить в церковь. Это считалось недопустимым для сотрудников государственных учреждений, а для тех, кто работал в Кремле или на Старой площади, где располагался Центральный Комитет КПСС, — тем более. После августа девяносто первого наступило другое время. Теперь никого не интересовало, верит человек в Бога или нет, а для многих начальников даже стало модой показывать свою религиозность, ходить в церковь по праздникам. Но Ирочка по-прежнему не посещала храма, не соблюдала пост. Жила так, как привыкла. И тем не менее постоянно обращалась к Богу, моля его о том, чтобы все было нормально в ее жизни, чтобы с сыном ничего не случилось, чтобы мама не болела. Заходя порой в церковь, Ирочка испытывала благоговение, а на истинных верующих смотрела с уважением.
Покинув Благовещенский собор, она оказалась на Соборной площади. Вокруг поднимались древние храмы, справа тянулась в небо колокольня Ивана Великого, а слева показывала свой белый бок Грановитая палата. Ирочка стояла, улыбаясь тихой улыбкой неведомо чему. Как хорошо ей было на этой площади и как редко она появлялась здесь.
«Сможет ли помочь Владимир Федорович? — задала она себе тот вопрос, которого до сих пор старалась избегать. И вынуждена была ответить весьма неутешительно: — Никаких гарантий. Это выше его сил… Надо попросить Воропаева», — решила Ирочка.
Не было смысла откладывать визит. Она отправилась к первому корпусу. Ивановскую площадь пересекла в положенном месте — там, где на брусчатку была нанесена дорожка из белых полосок. Но здесь могли ходить лишь те, кто работал в Кремле.
Она воспользовалась входом с чугунным крыльцом. Худощавый сотрудник охраны в звании старшего лейтенанта смотрел на нее с кривой ухмылочкой. Она состроила строгое лицо.
В один из вечеров, когда начальник уехал по делам, странный авантюризм, заставляющий Ирочку совершать непонятные поступки, завел ее в дальнюю часть здания, где почти никто не ходил, где привычно стояла пыльная тишина. Ирочка медленно шла по коридору. Мягкие туфли скрадывали звук ее шагов. Она не мешала тишине. Она была ее частью. Вдруг до нее донеслись подозрительные звуки. Будто голоса. Едва слышные. Они проникали из-за большой двери в зал для заседаний. Один из многих в этом здании. Ирочка осторожно приблизилась, наклонилась к замочной скважине. И тут услышала шаги. По эту сторону двери. Кто-то шел по коридору в ее направлении.