Прегрешения богов
Я вглядывалась в его лицо, зная, что не одни только солнечные очки не дают мне понять, что он думает. По его лицу никогда ничего не прочтешь. Слишком много лет он стоял бок о бок с безумной королевой, когда один неверный взгляд мог тебя отправить в Зал Смертности — нашу камеру пыток. А для бессмертных пытка может длиться очень долго, особенно если исцеляешься хорошо.
— Я был когда-то малым фейри, Мередит, — сказал Холод.
Это правда. Он был Джекки Иней, Джек Холод, но людская вера — буквально — да еще необходимость защитить любимую женщину и стать для этого сильней превратили его в Убийственного Холода. А до того он был всего лишь одной из малых сил в войске Зимы. Преобразившая его смертная женщина столетия назад сошла в могилу, и теперь он любил меня — единственную смертную среди сидхе. Бедняга Холод — никак ему не попадется женщина, способная его пережить.
— Я знаю, что ты не всегда был сидхе.
— Но я помню, что Дойл когда-то был для меня Мраком, и я его боялся, как и прочие. А теперь он мой истинный друг и командир, а тот другой Дойл ушел в прошлое за века до твоего рождения.
Я повернулась к нему, и даже под очками разглядела нежность — крупицу слабости, которую он отважился показывать мне только месяца полтора назад. Внезапно я поняла, что он прикрывает Дойла, как в бою. Отвлекает меня, переводит на себя мою злость — словно я была вражеским клинком, который нужно парировать.
Я протянула ему руку, он ее взял. Я перестала вырываться из руки Дойла.
— Ты прав. Вы оба правы. Я знала прошлое Дойла раньше, чем он пришел ко мне. Давайте попробуем заново. — Я посмотрела на Дойла, не отпуская руки Холода. — Ты же не предлагаешь мне провести опыт с первым попавшимся фейри?
— Нет. Но если честно, другого пути я не вижу.
Подумав, я качнула головой:
— И я тоже.
— И что нам делать? — спросил Холод.
— Предупредим фей-крошек и отправимся на пляж.
— А я думал, конец нашему выходному, — сказал Дойл.
— Если делать больше нечего, живем по расписанию. К тому же остальные уже на пляже. Можем и там поговорить не хуже, чем дома. Пусть кто хочет поваляется на песочке и поплещется, пока мы будем обсуждать убийства и проблему бессмертия.
— Весьма практично, — заметил Дойл.
Я кивнула.
— Заглянем по пути на пляж в «Фаэль», чайный магазин.
— Он не по пути, — сказал Дойл.
— Верно. Но если мы там шепнем пару слов для фей-крошек, они быстро разлетятся по округе.
— Можно поговорить с Джильдой, феей — крестной матерью всего Лос-Анджелеса, — предложил Холод.
— Нет. Она может никому не передать, а потом сказать, что я никого не предупредила из высокомерия.
— Ты думаешь, она настолько тебя ненавидит, что ей не жаль своих сородичей? — удивился Холод.
— Она правила в Лос-Анджелесе нашей диаспорой. Малые фейри приходили к ней на суд улаживать свои споры. А теперь они идут ко мне.
— Ну, не все.
— Хватает, чтобы она думала, будто я отбираю ее бизнес.
— Нам ее бизнес даром не нужен, — сказал Дойл.
— Она была когда-то человеком, Дойл, и потому очень подозрительна.
— Сила у нее не человеческая, — поморщился Холод.
Я посмотрела на него внимательней:
— Тебе она не нравится?
— А тебе?
Я пожала плечами:
— Мне тоже.
— В умах и телах людей, прикоснувшихся к первозданной магии волшебной страны, всегда что-то меняется, и не обязательно к лучшему, — сказал Дойл.
— Ей подарили желание, — припомнила я. — И она пожелала стать феей-крестной, потому что не знала, что их не бывает.
— В Лос-Анджелесе она стала силой, с которой надо считаться, — заметил Дойл.
— Ты собирал на нее досье, да?
— Она разве что не в открытую тебе угрожает, если ты не прекратишь переманивать ее сторонников. Конечно, я изучал силу предполагаемого противника.
— И что? — спросила я.
— Ей стоит нас бояться, — сказал он тем своим прежним голосом, когда мне он казался не личностью, а только оружием.
— Значит, остановимся у «Фаэля», а потом поговорим с Джильдой. Если мы ее предупредим, а она никому не скажет, то уже мы сможем обвинить ее, что ревность ей важнее, чем благо фейри.
— Умно, — оценил Дойл.
— Безжалостно, — сказал Холод.
— Безжалостно было бы, если бы я при этом не стала бы предупреждать фей-крошек сама. Но я ничью жизнь не поставлю под угрозу ради чьих-то дурацких амбиций.
— Для нее они не дурацкие, Мередит, — сказал Дойл. — Она к своей власти долго шла, и большего ей не добиться. Чтобы удержать завоеванные позиции, на что только не идут.
— Она для нас опасна?
— В прямом столкновении — нет. Но вредить можно исподтишка, а у нее есть подручные, преданные ей и ненавидящие сидхе.
— Тогда надо за ними приглядывать.
— Мы так и делаем.
— Вы за кем-то шпионите, не говоря мне?
— Конечно.
— А что, меня ставить в известность не надо?
— Зачем?
Я глянула на Холода:
— Ты ему можешь объяснить, почему мне нужно знать такие вещи?
— Я думаю, он ведет себя по отношению к тебе так, как того хотели бы большинство правителей, — сказал Холод.
— Как это?
— В переговорах между монархами очень ценится возможность отрицать что-то с чистой совестью, — объяснил он.
— Ты Джильду расцениваешь как монарха? — удивилась я.
— Она себя так расценивает, — сказал Дойл. — Не стоит отбирать у карманных корольков их короны — до тех пор, пока они нам не понадобятся. А тогда отобрать вместе с головой.
— На дворе двадцать первый век, Дойл. Нельзя жить как в десятом столетии.
— Смотрел я новости в телевизоре и читал книги о политике нынешних правительств. Не так уж много изменилось, Мерри. Просто не так открыто делается.
Я хотела спросить, откуда он знает. Хотела спросить, известны ли ему тайны нынешнего правительства, которые переменили бы к худшему мое мнение о нашем правительстве и нашей стране.
Но я не спросила. Во-первых, не была уверена, что он скажет мне правду, если думает, что она меня расстроит. А во-вторых, на сегодня с меня хватит и одного группового убийства. Я велела Холоду позвонить домой и предупредить наших фей-крошек, чтобы не отходили далеко и остерегались незнакомцев, потому что уверена я была только в одном: убийца — не из наших. Больше я ничего не знала. О шпионах и политике подумаем после, когда в глазах не будут стоять образы мертвых крылатых малышей.
Глава 3
Я поехала к «Фаэлю». Дойл сказал верно — он был не на пути к пляжу, где нас заждались, а на несколько кварталов в сторону, в той части города, что раньше считалась опасной, но волшебно преобразилась — ожидалось, что там поселится средний класс, но вышло так, что туда стали перебираться фейри, добавляя району все больше магии. В результате он стал приманкой для туристов и любимым местом развлечений для школьников и студентов. Молодежь всегда тянулась к фейри. Именно поэтому на детей испокон веков вешают обереги — чтобы мы не уводили к себе лучших, самых ярких и талантливых. У нас ценят артистические натуры.
Дойл, как обычно, мертвой хваткой вцепился в дверцу и приборную доску — он всегда так делает, когда едет на переднем сиденье. Холод меньше боится машин и городского движения, но Дойл считал, что, как капитан, должен сидеть рядом со мной. Меня страшно умиляло, что с его стороны это был почти подвиг, но свое восхищение я держала при себе — не знала, как он это воспримет.
— Мне эта машина нравится больше, чем та вторая, что ты водишь, — отважился заговорить Дойл. — Она выше над землей.
— Это внедорожник, — сказала я. — Не для города машина.
Я высматривала, где припарковаться — без особого успеха. В эту часть города народ съезжается развлекаться по выходным, а значит, в субботу тут людей и машин толпа. Лос-Анджелес — у всех машины и все куда-то едут.