Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке

В этот момент мы въезжаем в город Эстаке, и открывшаяся перед нами панорама поистине чудесна; наши восхищенные взгляды впиваются в лежащий вперед и пейзаж, и мы тут же пытаемся выяснить, что к чему, но аймары вряд ли понимают нас и только лопочут что-то на своем испанском, что придает окружающему еще большую эмоциональность. Перед нами — легендарная долина, остановившаяся в своем развитии уже много веков назад и которую сейчас дано видеть нам, счастливым смертным, до последней клетки пропитанным цивилизацией XX века. Горные акведуки — те самые, которые инки заставляли прорывать своих подданных для их же блага, — ведут в долину, образуя тысячи мелких каскадов и пересекаясь с дорогой, которая спускается вниз по спирали; впереди низкие облака скрывают вершины гор, но в отдельные просветы виден снег, падающий на высокие пики и мало-помалу убеляющий их. Различные посадки, сделанные местными жителями, аккуратными грядами спускаются по горным склонам, расширяя наши ботанические познания: здесь и ока, и кинуа, и каниуа, и рокото, и маис, посадки которых непрерывно сменяют друг друга.
Люди, в таких же оригинальных одеяниях, как и те, что ехали в грузовике, здесь предстают в своем естественном окружении; на них неширокие пончо из обыкновенной шерсти приглушенных тонов, штаны в обтяжку, доходящие только до середины икр, и самодельные сандалии из тростника или старых автомобильных покрышек. Впивая все окружающее жадным взором, мы между тем спускаемся в долину, пока не въезжаем в Тарату, что на языке аймаров означает «пропасть» или «слияние», и, надо сказать, название это вполне уместно, так как здесь — точка схождения огромного У, образуемого горными цепями, охраняющими Тарату. Это старый тихий городишко, где жизнь течет по тому же руслу, что и много веков назад. Его колониальная церковь, должно быть, настоящая архитектурная жемчужина, так как в ней, помимо возраста, заметно сочетание привозного, европейского искусства с духом индейцев этих краев.
На узких улочках города, возле домов, облицованных камнем на местный манер, с огромными перепадами высот, — индейские женщины с детьми в заплечных торбах… Короче, при таком обилии всего типичного, в воздухе ощущается веяние времен, предшествовавших испанскому завоеванию; но те, кого мы сейчас видим перед собой, уже не тот гордый народ, постоянно восстававший против владычества инков и вынуждавший их держать войско на своих границах, — народ побежденных смотрит, как мы проходим по городским улицам. Взгляды индейцев кроткие, почти пугливые и совершенно безразличные к внешнему миру. Некоторые аборигены производят впечатление, что живут по привычке, от которой им никак не избавиться. Жандарм отвозит нас в полицейский участок, там нам предоставляют помещение и дают поесть. Обойдя город, мы ненадолго ложимся, поскольку уже в три часа ночи нам предстоит выехать курсом на Пуно в пассажирском грузовике, который, по договоренности с жандармерией, повезет нас бесплатно.
  
Во владениях Пачамамы
 
К трем часам ночи одеяла перуанской полиции доказали свою пригодность, погрузив нас в состояние блаженного отдохновения, когда жандарм довольно нелюбезно разбудил нас, поставив перед печальной необходимостью скинуть с себя теплые одеяла и сесть в грузовик, отправляющийся в Илаве. Ночь стояла великолепная, но очень холодная; в виде привилегии нас разместили на досках, под которыми скопились вонючие и блохастые индейцы, от которых мы хотели отгородиться, но чье мощное смрадное дыхание хоть немного согревало. Когда машина стала подниматься в гору, мы оценили всю величину оказанной нам милости: запаха не чувствовалось; главная проблема состояла в том, чтобы какая-нибудь блоха не оказалась достаточно прыткой, чтобы в поисках укрытия допрыгнуть до нас, но взамен этого порывистый ветер хлестал нас со всех сторон, и через несколько минут мы в буквальном смысле превратились в сосульки. Грузовик упрямо полз вверх, так что холод с каждым мгновением становился все сильнее; нам то и дело приходилось высовывать руки, укрытые более или менее теплым одеялом, чтобы ухватиться за что-нибудь и не упасть, и невозможно было хоть чуточку пошевелиться, чтобы не врезаться во что-нибудь головой. Незадолго до рассвета грузовик остановился из-за каких- то проблем с карбюратором, которые преследуют все моторы на этой высоте; мы находились недалеко от самой высокой точки пути, иначе говоря, почти в 5 000 метрах над уровнем моря; солнце кое-где уже выглядывало из-за края горизонта, и смутные предрассветные сумерки сменяли полную темноту, в которой мы пребывали до сих пор. Любопытно, какой психологический эффект производит солнце: оно еще не появилось над горизонтом, а мы уже чувствовали себя намного комфортнее при мысли о скором тепле.
На обочине рос огромный полукруглый гриб — единственное растение в этих краях, — разломив который, мы развели плохонький костер, позволивший, однако, согреть воды из нескольких пригоршней растопленного снега. Зрелище, которое представляли мы оба, прихлебывающие странное пойло, должно быть, казалось таким же интересным индейцам, как и они нам в своих типичных народных одеяниях, потому что они каждую минуту подходили поинтересоваться на своем малопонятном языке, зачем это мы наливаем воду в это диковинное приспособление. Грузовик категорически отказался везти нас, так что пришлось пройти около трех километров по снегу. Впечатляющая картина: мозолистые ступни индейцев, безмятежно попирающие заснеженную землю, тогда как наши ноги вконец закоченели от страшного холода, несмотря на ботинки и шерстяные носки. Усталым шагом, но двигаясь в ногу, индейцы трусцой передвигались по ущелью, как ламы.
Преодолев критический момент, грузовик бодренько рванул с места, и скоро мы очутились на самой высокой точке. Она была отмечена забавной пирамидой, сложенной из камней неправильной формы и увенчанной крестом; когда грузовик проезжал мимо, индейцы стали плеваться, а кое-кто перекрестился. Заинтригованные, мы спросили о значении странного обряда, но ответом нам было полное молчание.
Солнце приятно пригревало, по мере того как мы поднимались все выше, постоянно следуя излучинам реки, исток которой мы видели на вершине и которая уже успела разлиться достаточно широко. Со всех сторон на нас глядели заснеженные горы, а стада лам и альпака  [6]безучастно наблюдали за проезжающим грузовиком, между тем как какая-нибудь нецивилизованная вигонь опрометью бросалась прочь от беспокойного незваного гостя.
Во время одной из многочисленных остановок к нам робко приблизился индеец со своим сынишкой, который хорошо говорил по-испански, и стал задавать вопросы о чудесной «стране Перона». Открывавшееся со всех сторон величественное зрелище развязало нам языки и подстегнуло фантазию, так что мы с легкостью живописали самые невероятные ситуации, на свой лад перекраивая события и заставляя глаза индейцев светиться удивлением при рассказах об эдемской прелести жизни в наших краях. Мужчина попросил, чтобы мы передали ему через сына экземпляр аргентинской Конституции, где было бы сказано о правах стариков, что мы и пообещали ему с редкостным воодушевлением. Когда поездка возобновилась, старый индеец извлек откуда-то из складок своего пончо весьма аппетитный початок зеленой кукурузы и предложил его нам. Мы быстро с ним расправились, демократически поделив зерна поровну.
Когда дело шло к вечеру и затянутое облаками небо серой тяжестью нависало над нашими головами, мы проехали любопытное место, где эрозия превратила лежащие по сторонам дороги огромные камни в феодальные замки с зубчатыми башнями, в странные, наводящие тоску лица и в многочисленных сказочных чудищ — они, казалось, стерегли это место, охраняя покой мифических персонажей, которые, несомненно, его населяли. Мелкая морось, сыпавшаяся нам в лица, мало-помалу усилилась и скоро превратилась в настоящий ливень. Водитель грузовика позвал «аргентинских докторов» и попросил нас перебраться «под навес», иными словами, в переднюю часть грузовика — максимум удобств в здешних краях. Там мы моментально подружились со школьным учителем из Пуно, которого власти уволили по политическим мотивам.