Тень Казановы

Она из душа как раз вышла. Взъерошенная вся. В волосах капельки запутались. Родная очень. А в глазах — тревога. Предгрозовая…
— Что-то происходит, Сережа. Не то.
— Все в порядке, — ответил. И брякнул: — Заяц, я люблю тебя. — Сам испугался. Как в кресле сидел, так и прилип. И понял — не вру. Внутри защемило и сжалось. Где-то над желудком. Сердце, наверное. Растерялся. Но в руки себя взял.
— Я сегодня к Игорю поеду, сто лет не виделись, поздно буду, не волнуйся.
— Не буду, — тоже, видать, подрастерялась.
Я вообще-то частенько говорил ей про любовь. Но не так.
Уехал.
У Игоря — дым коромыслом. Гуся жарят, салаты уже на столе. «К нам приехал, к нам приехал…» Все рады, все виснут на шее. И жена, и дети. Учились вместе когда-то.
Ели и пили. Говорили без умолку.
Конечно, оставили ночевать. Хотел позвонить, предупредить. Но не успел. Позвонила сама. Разговаривала с Игорем. Он весело отвечал:
— Да нормально, институт вспоминаем, пусть уж у нас ночует — поздно, а чего ты с ним не приехала — моя была бы рада.
Положил трубку, развел руками: тебя, брат, не попросила.
Тут и затосковал. В отель хочу, к ней. Обнять, прижать. Мою! Какая она из ванной сегодня вышла — как будто моя половинка.
Не пустили.
Спать, конечно, не стали. Пропьянствовали, проболтали.
В шесть утра не выдержал. Смылся. «Не такой уж горький я пропойца…»
Возле гостиницы в метро купил большую красную розу. На длинной ноге (как у козы. Тьфу, смешно даже!).
Взлетел на этаж. Ключа, конечно, нет. Стучать не стал. Поскребся. Распахнула дверь. Я лихой такой. Полупьяненький. Роза наперевес.
— Я так тебя люблю!
— Вернулся? — достойно так спросила. Вроде как с обидой в глазах, но виду не подает. Гордый пушистый заяц с припухшими глазами. Со спа? Или довел девушку до слез, козлище такой?
Обнял:
— Вернулся. И всегда возвращаться буду.
— Тогда всегда буду ждать.
Поцеловал. И провалились сразу куда-то. Вместе и надолго. Чего-чего, а целоваться я умею!
Розу потом пристроили в бутылку с водой. Долго держалась! Дней пять. До самого нашего отъезда…
  
БАБА ЮЛЯ
 
Детство мое прошло в окружении большой семьи. Мама-папа, само собой, еще бабушка с дедушкой по папиной линии и плюс два папиных младших брата — Коля и Толик. Семья была жизнерадостная. Меня любили без меры. Самым замечательным было то, что все мы проживали дружно и весело под одной крышей в трехкомнатной хрущевке на первом этаже. Окна прямо на пляж Иртыша выходили. И кошку еще держали, Рыжуху. Потом одного из братьев — среднего — в армию забрали. В доме на два года попросторнее стало. Но через два года он вернулся. И ничего — радовались все.
Бабушка с дедом меня боготворили. В семейных преданиях бережно хранили историю о моем появлении на свет. Мама надумала рожать меня к ночи. Вызвали «скорую». С мамой в машину и бабушка уселась (ей тогда сорок четыре года было — бабушка!) и подались в роддом. Бабушка на тот момент в этом роддоме не то старшей медсестрой работала, не то старшей акушеркой. Генерал почти. Дальше понятно: среди ночи — все в роддоме на ушах, к торжественному приему родов готовятся. Впереди — бабуля на боевом коне. И при этом приговаривает:
— Алюша (это она маму мою так звала ласково, невестку свою)! Девочку роди! Я тебя умоляю!
Я бы на ее месте тоже умоляла — троих сыновей вырастить, сдуреть можно! Оттого и маму мою, когда отец на ней женился, на руках все в доме носили — надоел чисто мужской коллектив.
Я, когда рождаться начала, прежде голову на свет божий высунула, как все нормальные дети. А голова у меня в темных кудряшках оказалась. Почему-то решили, что мальчик, не верили, что такая красота и у девочки может быть. Расстроились слегка. Но разочарование длилось недолго. Девочка!
Бабушка, хоть и выстроила к этому моменту медперсонал в три шеренги, роды сама приняла. И к последующим послеродовым процедурам никого не подпустила.
Мужская часть семьи той ночью дома тоже не скучала. Примерно в это же время наша кошка Рыжуха родила троих котят. Словом, мама с Рыжухой всем нашли занятие.
С котятами было проще, им дали самые подходящие имена: Толик, Андрюшка и Колян — в честь братьев. Потом добрым людям раздали. А со мной вышла заминка.
Каждый из шестерых взрослых членов семьи считал, что одарить меня именем должен именно он. Увы, вариант у каждого был свой. Счастливому отцу нравилось — Ольга, маме — имя Катерина было по душе, младший братец настаивал на Свете, в честь очередной своей пассии, а бабушка без ложной скромности хотела дать мне свое имя — Юлия. Дед же полагал, коль родилась я в мае — месяце знамен и салютов, то и должна быть Викторией. Ну и так далее. И пока безымянный темнокудрый ангел (то есть я) невинно спал в новенькой кроватке, семейство ломало копья. В конце концов было принято мудрое решение. Достали с антресолей чью-то старую заячью шапку, каждый написал свой вариант моего названия на бумажке, скрутили в трубочки и бросили туда. Ушанку трясли долго и старательно, по-честному. Потом маме моей доверили вытащить судьбоносную бумажку. Так я стала Викторией — дедов вариант. Справедливо, на мой взгляд.
Стали меня дружно растить. Внучечка! Самое интересное — потом остальные братья тоже переженились. И у них одни пацаны рождались! У среднего — двое. У младшего — один.
А я так и осталась для бабушки с дедушкой неповторимой царевной!
Поутру дед в нашу с родителями комнату стучится, яйцо всмятку мне в специальном подстаканнике вносит. А как же — перед завтраком червячка в ребенке заморить надо, чтоб худеть, не дай бог, не начал. После — бабушка на кухне кашку свежесваренную подает (я пшенную уважала) и вареньица клубничного в голубой розеточке. Ну а потом уже меня наряжали, и мы с мамой на пару отправлялись в садик, она там воспитателем работала. Как раз к завтраку поспевали. В общем, чувство голода у меня с детства задавили на корню.
Из садика нас обязательно кто-нибудь встречал: отец — редко, работал много, в основном кто-нибудь из младших или, в крайнем случае, дед. А как же! Не дай бог нас с мамой из троллейбуса сворует кто — самое ценное в доме!
Бабушка — замечательнейшее явление в нашей семье. Когда ей девятнадцать было, ее отца, лекаря уездного, черный воронок увез. С концами, как водится. Тут бабушку из комсомола гнать собрались: дочь врага парода! Да война помешала, не до нее стало. А бабуля недолго думая добровольно в медсестры на фронт подалась. Позор с семьи кровью смывать.
Так медсестрой всю войну и прошла, в окружении под Москвой была. До Берлина дошла!
Два ранения имела. И контузию. Потом еще на Дальний Восток подалась — японцев без нее добивать некому было.
Тут-то, на Дальнем Востоке, и нашла счастье свое. В свободное от войны время она песни петь любила. И получалось у нее это неплохо. Потому при любой возможности ее к фронтовой самодеятельности привлекали. А война с Японией уже попроще была, чем с немцами. Оттого и пели чаще. Вот на одном таком концерте среди зрителей и оказался мой дед.
Бабушка песню доспивала, дед на сцену поднялся да и увел ее сразу жениться. Без вопросов. А то! Боевой офицер, майор! Не смех на палке!
Бабушка долго красоту свою сохраняла: фигурка — как у девочки, волосы черные, густые, вокруг головы в «плетенку» уложены. В ушах — серьги рубиновые. На руке — часики золотые, трофейные (мне в наследство потом достались). А курила при этом! Как паровоз. И только беломор. «Остальное — ерунда, — говорила, — лучше и не связываться».
Так все вместе и жили, пока мне семь лет не исполнилось. Потом отцу квартиру дали на окраине города, и мы съехали. Грустили все! Как на Колыму нас провожали. Но тут, слава богу, средний сын жену в дом привел. Отвлеклись.
Ну а праздники — святое дело — всей семьей. В старой квартирке с окнами на пляж.
Винегрет, пельмени, мясной салат, огурчики-помидорчики. Особенно День Победы в почете был. Все собирались. Праздновали. На Вечный огонь семейством шли. Цветы возлагали. Дед — в форме, полковником в запас ушел. Бабушка — по гражданке. Но орденов и медалей — во всю грудь у обоих.