Замок "Мертвая голова"

Салли Рейн, заметив группу у пианино, закричала от восторга и убежала от меня к ним. Я подошел к фон Арнхайму, стоящему под канделябром, и невольно содрогнулся при виде его лица – холодного, злого, настороженного. Его зеленые прищуренные глаза медленно оглядывали комнату. Стоя в одиночестве возле книжных полок, в желтом ореоле света, он, казалось, был на мили отдален от окружающего его веселья. Мне стало не по себе от контраста между пронзительными голосами у пианино и этим наблюдателем с Дарьенского залива. Нелепый венчик светлых волос на его лысой голове выглядел довольно угрожающе. Я немного боялся немецкого профи. Пока я приближался к нему, мне в голову пришла любопытная, ужасная мысль…
– Ваша вечеринка, барон фон Арнхайм, – сказал я, – похоже, удается.
Сыщик медленно повернул ко мне голову.
– За то короткое время, что мы здесь, она, кажется, уже удалась, – ответил он. – А дальше будет еще интереснее!
Данстен, осторожно держа бокал, прошествовал рядом с нами. Проходя мимо тигриной головы, он остановился, внимательно разглядел ее и поплелся дальше. От шума у меня, заболела голова, а певцы не унимались. К нам снова, словно планета на орбите, приблизился Данстен. Он остановился и очень отчетливо произнес:
– Прекрасный голубой Дунай.
И пошел дальше. Фон Арнхайм, как никто другой, действовал мне на нервы. Кто-то оставил на чайном столике бокал с зеленоватой жидкостью. Я попробовал. Это оказалось перно. Я выпил. Фон Арнхайм, со сложенными на груди руками, продолжал рассматривать комнату.
– Вот что я вам предложу! – услышали мы среди общего шума голос Галливана. – Здесь представлены пять национальностей – англичане, немцы, бельгийцы, французы и американцы. Мы споем национальные гимны! Споем национальные гимны! Месье Банколен, только у вас хороший голос. Будьте любезны, запевайте! Ну же! «Die Wacht am Rhein!» [11]
Кто-то зааплодировал. Забренчали клавиши. Я услышал, как Левассер крикнул на ухо Изабель Д'Онэ:
– Несравненно! Великолепно!
Затем плохо настроенное пианино с неожиданным достоинством заиграло величественную мелодию… Я огляделся:
– Что ж, мы так и будем веселиться? Не пора ли поесть?
– С минуты на минуту нас пригласит Гофман, – ответил фон Арнхайм.
– Полагаю, все уже проголодались. – Мне показалось, что кого-то недостает, но я только сейчас понял, кого именно. – Кстати, – спросил я, – а где месье Д'Онэ?
Опять проницательный взгляд прищуренных зеленых глаз – фон Арнхайм сурово оглядел меня с ног до головы.
– Месье Д'Онэ, – сообщил он, – на обеде не будет.
– Не будет?
Немец задумчиво и безразлично кивнул, а у меня от ужаса по спине побежали мурашки.
– Нет, – сказал фон Арнхайм. – Месье Д'Онэ мертв.
…Здесь я делаю паузу, потому что в моих мыслях тоже наступила пауза. Зрение и слух словно парализовало. Именно такие чувства испытываешь, наверное, когда над шеей занесен нож гильотины. Внутри у меня все перевернулось, а огни на мгновение превратились в размытые пятна. Сквозь туман я увидел венчик светлых волос фон Арнхайма и, к несчастью, услышал громоподобный хор, поющий «Барбанконн».
– Только, пожалуйста, молчите, – зашипел фон Арнхайм. – Никто не должен знать.
– Вы имеете в виду, – я пытался говорить спокойно, – что совершено еще одно уб…
– Нет. Сердце. Говорят, у него было плохое сердце. Я решил подвергнуть его испытанию, но не ожидал, что это обернется такими последствиями.
– Но где… когда?..
– Тише! Никто не должен знать. Продолжаем работать. Я откланяюсь. И мы возьмем убийцу раньше, чем подадут кофе…
– Значит, Д'Онэ не… я имею в виду, не виновен?
– К убийству Эдисона он непричастен. Ни слова, понятно? Тело в соседней комнате, оно накрыто. Сообщим всем попозже.
Он ушел. И все же я еще не осознал весь кошмар ситуации – нам предстояло весело пировать, когда один из нас лежал «накрытый» в соседней комнате! «Накрыто»! Как тщательно действует фон Арнхайм! Под стеклянной крышей ушел из жизни человек. Душа его отлетела под звуки пианино, стук смесителя для коктейля и крик Левассера на ухо Изабель Д'Онэ: «Несравненно! Великолепно!» Великий финансист, король финансового мира, затих, как оловянные часы. Он «накрыт». Опять это проклятое выражение! В конце концов Брюссельская фондовая биржа сойдет с ума, воспаленные глаза агентов будут следить за телеграфными лентами, а денежные мешки качаться на безумных качелях, именуемых фондовым рынком… Но пока тело всемогущего властелина не должно мешать нашей пирушке. Он будет покоиться с миром… «накрытый».
Почувствовав легкую тошноту, я прошел к столу с бесчисленным множеством бутылок. Я искал острый перченый алкогольный напиток под названием перно и нашел бутылку, а также бокал, сифон и колотый лед. Наклейки «Амурет», «Амер Пикон», «Дюбонне», «Берт» – да, от жажды тут не умрешь! И вдруг в глаза мне бросился портрет… фотография в рамке, приклеенная к бутылке с джином…
Малеже! Это лицо возникло передо мной как живое, хотя я видел его только в детстве, на театральном представлении. Рыжеволосый Малеже, а с ним на этой старинной фотографии была изображена женщина. Я вспомнил, как Галливан рассказывал мне что-то о его любовнице и ребенке. Его любовница… красивое, потрясающее лицо, темные волосы, уложенные по моде тех дней. В расцвете лет – скажем, лет тридцати пяти…
Господи! В этом лице было что-то знакомое. Ребенок… ребенок… ребенок был похож на свою мать… лицо кого-то мне напоминало. Ребенок Малеже вырос. Я видел это лицо всего несколько минут назад. Мальчик или девочка? Мальчик или девочка? Когда я глотал напиток, моя рука дрожала. Я задумался: как этот портрет оказался здесь? Бутылка была покрыта толстым слоем пыли. Кто-то откопал ее…
Мимо прошел Данстен. Устремив на меня немигающий взгляд, он поинтересовался, выпил ли я, заметив, что сам-то он выпил. Я попытался отделаться от него, но он не успокоился, пока не увидел, как я налил себе солидную дозу, и не убедился, что я ее проглотил. Тогда он кивнул и пошел дальше. У меня из головы не выходила эта фотография; но на сей раз это ужасное перно, кажется, возымело действие. Теперь все гости собрались вокруг пианино, даже Левассер, и я остался один перед многочисленными бутылками. Передо мной словно плыло лицо рыжеволосого Малеже, и на память пришли строчки из забытой книги: «Я Абаддон, Властелин Бездонного Колодца, и, хотя я уничтожен, мой образ живет в другом, чья рука всегда готова нанести удар и навлечь огонь и гром на шесть таинственных дорог Смерти…»
– «Пили вчера, – орали возле пианино, – пили вчера вечером. Никогда еще я не пил столько».
Но когда Гофман пригласил нас на обед, я обнаружил, что они не пьяны. Кроме Данстена и Изабель Д'Онэ, все были чуть-чуть подшофе, зато немало возбуждены. И жене Д'Онэ такое состояние очень шло. Она в этот вечер проявила неожиданные таланты любезности и уравновешенности, а ее вновь обретенная красота придавала немного ума даже самым глупым словам, срывавшимся с ее уст. Только как она воспримет известие о смерти мужа?..
– Мне очень жаль, – заговорил фон Арнхайм, – что месье Д'Онэ не будет присутствовать на обеде. Его внезапно вызвали по междугородному…
Полагаю, это было чистой правдой.
Я видел, с каким выражением лица фон Арнхайм произнес эту любезную фразу, – зрелище не из приятных. Никто не произнес ни слова. У всех были такие же, как и у меня, смутные представления о привычках финансовых королей, и этот телефонный вызов показался обычным. Я старался вспомнить, когда в последний раз в эту ночь видел Д'Онэ. Мне казалось, что он шел по галерее с доспехами, а рядом с ним шагал фон Арнхайм, добродушно обняв Д'Онэ за плечи.
Столовая, как я уже говорил, располагалась в передней части здания, этажом ниже. Туда вели выложенные мрамором спиралевидные коридоры с потолками голубого цвета. На стенах я с самого начала заметил поистине великолепные картины, развешанные беспорядочно, как в чулане. Я увидел «Спящую Венеру» Корреджо, потерянную «Сафо» Рубенса… на всех картинах изображались обнаженные женщины, в основном дородные и томные. Наконец, через зарешеченные ворота мы вошли в столовую.