Убийство в музее восковых фигур

По пути я бросил косой взгляд на горбоносого. Он прижал голову одной из девиц к своей груди и машинально гладил ее по волосам, неотступно глядя нам вслед… Недалеко от подиума, с которого нещадно, оглушающе грохотал оркестр, Бенколен отыскал дверь.
Мы оказались в низеньком коридоре с побеленными известкой стенами и тусклой электрической лампой над нашими головами. Радом, нервно помаргивая и склонив голову набок, сутулился маленький человечек. Его воспаленные глаза обладали сверхъестественным свойством: они то увеличивались, то уменьшались, как бы пульсируя. Пушистые усы и густые седые бакенбарды казались чересчур большими на худом лице, натянутая на скулах кожа блестела, а лысый череп, казалось, напротив, был припорошен пылью. Из-за ушей торчали пучки белых волос. На человеке был не по росту большой черный костюм с ржавым оттенком. Старец явно нервничал.
— Я не знаю, что желает мсье, — произнес он скрипучим голосом, — но тем не менее я прибыл, хотя мне пришлось закрыть музей.
— Джефф, — сказал Бенколен, — это мсье Огюстен; он владелец старейшего в Париже музея восковых фигур.
— «Огюстен-музей»! — выпалил человечек, вздернув голову и выпятив грудь, как бы позируя перед фотоаппаратом. — Я лично изготовлял все фигуры. Как! Неужели вы не слышали о моем музее?!
Он замигал с таким волнением, что мне пришлось утвердительно кивнуть, хотя я и не подозревал о существовании данного учреждения. «Мадам Тюссо» — да, но «Огюстен-музей»…
— Сейчас мало посетителей, не то что в старые времена, — вздохнул мсье Огюстен, тряся головой. — И все потому, что я не выставляю столики на тротуаре, у входа, не освещаю их цветными фонарями и не продаю напитков. Фи! — Он с отвращением скомкал шляпу, которую держал в руках. — Может быть, они полагают, что музей то же самое, что и луна-парк? Нет, мсье. Музей — это искусство, ради которого я тружусь так же, как до меня трудился мой отец. Великие люди похвально отзывались о творениях моего папы.
Он обращался ко мне одновременно вызывающе и умоляюще; речь сопровождалась горячей жестикуляцией и комканьем шляпы. Бенколен прервал излияния старика, пройдя в конец коридора и распахнув вторую дверь. Когда мы вошли, из-за стола, расположенного посередине безвкусно обставленной комнаты, вскочил молодой человек. Комната явно служила для любовных свиданий. В таких местах царит нездоровый дух мелкой похоти и запах дешевой парфюмерии; здесь в вашем воображении встает бесконечная вереница любовных пар, встречающихся под запыленным розовым абажуром. Молодой человек, который выкурил до нашего прихода огромное количество сигарет (об этом свидетельствовал непригодный для дыхания воздух), в данной обстановке был совершенно чужеродным элементом. Мускулистый, загорелый, с острым взглядом, короткими волосами и военной выправкой, он являлся представителем совсем иного мира. Усы его были подстрижены в такой манере, что сами по себе смахивали на краткий воинский приказ. Чувствовалось, что во время ожидания он томился, не зная, чем заняться, и теперь, когда появились мы, он стал самим собой и был готов к действию.
— Я должен извиниться, — начал Бенколен, — за то, что предложил использовать это место для нашей встречи. Но здесь мы можем быть совершенно уверены — нас никто не побеспокоит… Позвольте вам представить, господа, — капитан Шомон. А со мной, капитан, мсье Марл — мой партнер — и мсье Огюстен.
Молодой человек поклонился без тени улыбки. Он явно не привык к цивильной одежде и беспрерывно одергивал полы пиджака. Оглядев Огюстена, капитан кивнул с мрачным видом и сказал:
— Отлично. Так это и есть тот человек?
— Я не понимаю, — заскрипел старик; его усы ощетинились, спина распрямилась, — вы держитесь так, мсье, словно намерены обвинить меня в преступлении. Я имею полное право настаивать на объяснении.
— Садитесь, пожалуйста, — пригласил Бенколен.
Мы расселись вокруг стола под розовым абажуром, лишь капитан Шомон остался стоять, тщетно пытаясь нащупать у левого кармана пиджака эфес сабли.
— Итак, — продолжил Бенколен, — мне хотелось бы задать всего лишь несколько вопросов. Вы не возражаете, мсье Огюстен?
— Естественно, нет, — с достоинством ответил старец.
— Насколько я понял, вы владеете музеем с давних пор, не так ли?
— Сорок два года, — сказал Огюстен дребезжащим голосом, не сводя глаз с Шомона, — и впервые за это время полиция посмела…
— Число посетителей музея, видимо, не очень велико?
— Я уже объяснил причину. Для меня это не имеет значения, ведь я тружусь во имя искусства.
— Сколько служителей в музее?
— Служителей? — Видимо, мысль его шла по совсем иным рельсам. Он помолчал немного и ответил: — Только моя дочь. Она продает билеты, я отбираю их у входа в зал. Всю остальную работу по музею я веду совершенно самостоятельно.
Бенколен говорил мягко, спрашивая как бы нехотя, но капитан неотрывно смотрел на Огюстена, и мне показалось, что в его взгляде я прочитал ненависть. Шомон решил наконец присесть. Обращаясь к Бенколену, он сказал:
— Разве вы не намерены спросить его?.. — Не закончив вопроса, капитан горестно сжал ладони, сцепив пальцы.
— Конечно, намерен, — ответил сыщик и извлек из кармана фотографию. — Мсье Огюстен, вам не приходилось раньше встречать эту юную даму?
Наклонившись, я рассмотрел весьма красивое, но не слишком выразительное личико. На меня смотрела девушка лет девятнадцати-двадцати, с живым взглядом, полными губами и безвольным подбородком. В углу снимка стоял знак модной студии. Шомон смотрел на мягкие серые и черные тона фото с таким видом, будто оно обжигало ему глаза. Когда Огюстен закончил созерцание, Шомон протянул руку, взял снимок и положил его на стол изображением вниз. Сам он наклонился вперед, лицо его попало в полосу света. Загорелое, обветренное песчаными бурями, оно оставалось неподвижным, однако в глубине глаз полыхало яростное пламя.
— Думайте как следует, мсье. Прошу вас. Это моя невеста.
— Понятия не имею, — ответил Огюстен. Его глаза уменьшились. — Надеюсь, вы не вообразили, что я…
— Видели ли вы ее раньше? — стоял на своем Бенколен.
— В чем дело?! Объясните же наконец, мсье, — взорвался Огюстен. — Вы все так уставились на меня, словно я… Что вам надо? Вы спрашиваете о фотографии. Да, лицо мне знакомо — я помню все виденные мной лица. У меня привычка изучать физиономии всех посетителей, чтобы «схватить» выражение, — он взмахнул тощей ручкой, — тонкости мимики живых людей и воплотить свои наблюдения в воске. Вы понимаете?
На этом он выдохся и сделал паузу. Видимо, в каждом из нас мсье Огюстен тоже видел свою модель: его пальцы двигались так, словно под ними находился податливый воск. Восстановив силы, старец продолжал:
— Я не понимаю, что происходит. Почему меня пригласили в такое место? Я не причинил зла ни единому человеку и хочу лишь одного — чтобы меня оставили в покое.
— Девушку на фотографии зовут мадемуазель Одетта Дюшен, — не сдавался Бенколен. — Она дочь покойного члена кабинета министров. Но сейчас девушка мертва. Живой в последний раз ее видели входящей в «Огюстен-музей». Из него она не выходила.
Старик провел по лицу дрожащей ладошкой, прикрыл глаза и жалостно проскрипел:
— Мсье, я честно прожил свою жизнь и не понимаю, что вы хотите сказать.
— Она убита, — спокойно ответил Бенколен. — Ее тело сегодня днем выудили из Сены.
Шомон, глядя в упор через стол на старика, добавил:
— Вся в кровоподтеках: жестоко избита. Смерть наступила от ножевого ранения.
От этих слов Огюстен дернулся, как от удара штыком, и забормотал:
— Но ведь не думаете же вы, что я мог…
— Если бы я так думал, — Шомон неожиданно улыбнулся, — то собственноручно придушил бы вас. Пока мы просто хотим все выяснить. Насколько мне известно, это не первый случай такого рода. Мсье Бенколен говорит, что примерно шесть месяцев тому назад другая девушка вошла в музей и…
— Но тогда меня не мучили вопросами!