Завет

Браво недоуменно нахмурился.
— Мы ведь на еврейском кладбище. Над дверью мавзолея была фамилия «Маркус»…
Дженни ответила ему тенью улыбки, мельком обнажив красивые белые зубы.
— У Джованни была сестра, Марсела. Она влюбилась в художника по имени Паоло ди Ционе и вышла за него замуж. Только после свадьбы новоиспеченный муж признался ей, что он итальянский еврей и настоящая его фамилия — Маркус.
Она положила ладонь на стену.
— Видишь ли, Браво, Папа отправил вслед за мятежными монахами свое личное войско не только потому, что его раздражало наше упорное желание жить в нищете. Орден обладал неким знанием, настолько ценным и настолько опасным, что о существовании тайны знали лишь члены внутреннего круга.
Если подумать, это легко объяснимо. Вступая в орден, монахи принимали обет бедности. У них не было в собственности ничего, в отличие от прочих. Как можно было выжить в подобных обстоятельствах? Выход нашла Марсела, сестра Джованни. Папа Римский позволил Джованни самому выбрать преемника. Он выбрал Бонавентуру Фиданца. Считается, что выбор Джованни объяснялся его дружеским расположением к своему наставнику из Парижского университета. На самом же деле Джованни руководствовался совсем другими причинами. Марселе было известно, что Бонавентура нарушил обет целомудрия; он был отцом ребенка ее кузины. Она доверила этот секрет брату. С тех самых пор орден поддерживает свое существование благодаря имеющимся в нашем распоряжении тайнам.
Со временем сокровищница ордена росла. Люди совершают множество дурных или просто неблаговидных дел… Важно то, что мы, прибегая к этим тайнам, могли, как я уже говорила, влиять на решения королей, богатейших купцов, военачальников… Иногда, в случае большой удачи и безупречного выполнения продуманного плана, ордену удавалось серьезно повлиять на ход истории. Мы защищали ученых и писателей, мыслителей, идущих впереди своего времени и подвергавшихся за это гонениям. Если бы не орден, еще многих сожгли бы на костре, обрекли на публичную порку или повесили на городской площади. Мы прятали головни, разжигающие огонь этих костров, защищали работающих на орден разоблачителей, которые выведывали грязные политические тайны и неудобную правду. Разумеется, не всегда мы преуспевали, но всегда делали все, что было в наших силах, для блага человечества. И сегодня орден — проклятие Ватикана, этого кладезя тайн, лжи и лицемерия.
Лицо Дженни наполовину скрывала тень. Браво заметил, что радужки ее больших серых глаз усеяны крошечными пятнышками того же цвета, что и веснушки на переносице.
— И вот однажды в наши руки попал настолько ценный артефакт, что совет ордена принял решение переместить сокровищницу, значительно усилив меры безопасности. По традиции, ключи от тайника имелись у двоих — Великого магистра и одного из членов внутреннего круга, называемого хранителем; оба знали, где располагается сокровищница.
Из прически Дженни выбилось несколько блестящих рыжеватых прядей; они мешали ей, и она заправила волосы за ухо.
— Роль хранителя теперь важна, как никогда, Браво. У ордена уже несколько десятилетий нет Великого магистра. Всем управляет Совет. Хранитель официально владеет ключом, но есть еще и запасной ключ. Он находился у другого посвященного, на случай, если с хранителем что-либо случится.
— Находился?
— Запасной ключ хранился у человека по имени Джон Молко. Рыцари схватили его и пытали, надеясь получить нужную им информацию. Так ничего не добившись, они убили Молко, — буквально за минуты до того, как твой отец нашел его…
— Что же случилось с запасным ключом?
— Этого мы не знаем.
Браво запустил руку в карман и нащупал странный ключ, переданный ему отцом шесть месяцев тому назад в Париже. Ключ его отца. Но что сталось с ключом Молко? Неужели его заполучили рыцари святого Клемента?
— Сокровищница ордена, — проговорила Дженни, — это все, чем мы сильны. Все, чем мы владеем, находится в руках хранителя. Это огромная ответственность, тяжкая ноша, долгие годы передаваемая от одного хранителя следующему. Преемника выбирают со всей тщательностью, скрупулезно взвешивая все за и против.
Она наклонила голову, явно намереваясь сказать что-то важное. Отблески красноватого света плясали на ее коже; казалось, ее озаряет пламя давно ушедших столетий. Темно-красные губы были полуоткрыты. Она продолжила, и голос ее звучал глухо.
— Браво, твой отец был хранителем всех тайн ордена.
Любопытный факт: Донателла чувствовала себя спокойно только на кладбище. Поэтому она была превосходно знакома со всеми кладбищами в тех городах, где ей пришлось побывать. Вашингтон не был исключением, и, хотя кладбищ здесь было очень много, Донателла постепенно обследовала все, при солнечном свете или лунном, не обращая внимания даже на дожди, снег или туман. И поистине не было кладбища, знакомого ей лучше, чем кладбище Маймонида. Донателла уже давно подозревала, что именно здесь, в мавзолее Маркусов, тайно покоится святой фра Леони, перед памятью которого преклонялись все без исключения члены ордена. Но даже те двое из Haute Cour, захваченные и убитые ими с Росси несколько дней назад, не подтвердили правильности этой догадки. А жаль. Если бы только ей позволили добраться до этого склепа, разорить его… орден еще долго не оправился бы от подобного потрясения, в этом Донателла не сомневалась.
Сейчас, когда Донателла поняла, куда страж ведет Браверманна Шоу, по ее спине пробежала волнующая дрожь, заставив затрепетать в радостном предвкушении. Они с Росси пробирались между мавзолеями, следуя за намеченными жертвами более-менее параллельным курсом. Приходилось проявлять особую осторожность, поскольку оберегавшая хранителя девица отличалась исключительной наблюдательностью. Росси явно недооценивал ее. Донателла же не хотела попасть впросак.
Росси вообще не терпел ничего, что казалось ему слабостью, а потому к женщинам относился с презрением. Но в Донателле он был всецело уверен, считая ее единственным исключением, и она не собиралась давать ему ни малейшего повода для разочарования.
Когда она увидела, как Браверманн Шоу вслед за стражем вошел в мавзолей Маркусов, сдерживаться стало очень трудно. Словно почувствовав ее возбуждение, Росси приблизился вплотную и, мягко сжав пальцами запястье Донателлы, тихо произнес по-итальянски:
— Ты ведь не сорвешься, верно?
Он встретился с ней глазами. В его взгляде она увидела воспоминания обо всех пережитых вместе ужасных событиях, всю боль и отчаяние, всю пролитую свою и чужую кровь. А он видел в ее раскосых лисьих глазах собственное отражение, все свои лучшие и худшие качества.
— У нас есть приказ, и мы должны следовать ему, так?
Она кивнула, но во рту у нее пересохло, и на шее, сбоку, учащенно билась жилка. Он положил подушечки пальцев на ее кожу, там, где проходила сонная артерия, словно прислушиваясь к звукам далекого землетрясения.
— Ты точно такая же, когда мы собираемся заняться любовью, — сказал он. — Твои глаза меняют цвет, кожа источает особый аромат, и я знаю, что ты готова. — Он склонился над ней, втянув затрепетавшими ноздрями воздух. — Да, точно. Но я до сих пор могу только догадываться, какие перемены при этом происходят внутри…
Донателла молча извлекла из кармана маленький матово-черный баллончик и ловко зажала его между большим и указательным пальцами. Росси улыбнулся и отпустил ее.
Готовая на все, она устремилась вперед, туда, куда ее неудержимо тянуло.
«Вера — это дерево, простирающее над нами новые ветви даже во время бури». Так сказала Эмма. «У Господа есть план для всех нас». «Были ли ее слова истиной, — спрашивал себя Браво, — или все это обман, иллюзия?»
Теперь наконец он начал понимать, ради чего Декстер вдохновлял его на занятия историей и почему был так горько разочарован, когда Браво оставил университет. Браво понял и причину антипатии отца к Джордану Мюльманну. Декстер винил именно его за то, что Браво сбился с предначертанного пути. Конечно, в отношении Джордана отец непростительно заблуждался. Как он хотел бы увидеть рядом с собой отца и объяснить ему, почему они с Джорданом так крепко сдружились!