Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы

Нынче на планете работает несколько тысяч карбюраторов, и каждый днем и ночью извергает Абсолют. Этот Абсолют чертовски интеллигентен. У него ведь не исчезает безумное желание непременно занять себя делом. Конечно, он устал от праздности, тысячелетиями ему не позволяли работать, а теперь спустили с привязи. Какие шутки он выкидывает в Промысловом банке! Сам ведет бухгалтерские книги, подводит итоги, отвечает на письма; составляет приказы вместо членов правления. Рассылает контрагентам страстные послания насчет деятельной любви. Все это так; но акции Промыслового банка стали макулатурой: кило за кусочек вонючего сыра. Вот оно как получается, когда бог впутывается в банковские дела.
Фирма „Оберлендер“, текстильная фабрика в Упице бомбардирует нас отчаянными депешами. Месяц назад они поставили у себя карбюратор; all right, [24] машина отлажена на диво. И вдруг сельфакторы и станки начинают работать сами по себе. Стоит порваться нити, как она сама собой связывается и ткет дальше. А ткачам остается поглядывать, сложа ручки. Рабочий день кончается в шесть часов, ткачи и ткачихи расходятся по домам, а станки действуют круглыми сутками вот уже три недели подряд и ткут, ткут — непрерывно. Фирма завалила нас депешами: тысяча чертей, заберите себе наш товар, шлите сырье, остановите машину. А теперь это несчастье обрушилось на фабрики братьев Буксбаум, Моравца, „Моравца и К0“ — словно какая-то инфекция передается по воздуху. В городе уже нет сырья; предприниматели в панике швыряют в сельфакторы тряпье, солому, глину — все, что попадется под руку. И — скажите на милость! — из этого дерьма машина вырабатывает километры полотенец, коленкора, ситца и всевозможных других товаров. Переполох царит страшенный; цены на текстиль стремительно падают; Англия повышает таможенные тарифы; соседние государства грозят бойкотом. А фабрики стонут: Христа ради, примите хотя бы товар! Везите куда хотите, присылайте людей, вагоны, автопоезда, остановите машины! Бесконечные жалобы в арбитраж с требованием возмещения убытков. Проклятая жизнь! И такие сообщения сыплются отовсюду, где установлен карбюратор. Абсолют ищет себе занятия, исступленно рвется к жизни. Однажды он сотворил мир, а теперь накинулся на производство. В его власти Либерец, брненские хлопчатобумажные фабрики, Трутнов, двадцать сахароваренных заводов, лесопильни, пльзеньские пивоварни; опасность грозит заводам Шкода; он уже трудится в Яблонце над производством ювелирных изделий и в яхимовских рудниках; кое-где заводчики сокращают рабочих, а кое-где запирают фабрики и в панике оставляют станки работать под замком. Перепроизводство достигло невообразимых размеров. Фабрики, где нет Абсолюта, закрыты. Это катастрофа…
…А ведь я патриот, — вспомнил пан Бонди. — Я не позволяю превращать в развалины нашу родину-мать! Ведь у меня здесь и собственные заводы. Ладно, отныне заказы для Чехии будут ликвидированы. Что было, то было, но с этой минуты в Чехию не поставят ни одного карбюратора. Мы наводним ими Германию и Францию; затем примемся бомбардировать Абсолютом Англию. Англия — консервативная страна, она отказывается принимать наши карбюраторы. Ну что же, начнем сбрасывать их с дирижаблей, как гигантские бомбы; мы заразим богом весь промышленный и финансовый мир и лишь в Чехии сохраним культурный, свободный от бога островок добропорядочности и добросовестной работы. Это мой патриотической долг, а кроме того, у меня же тут заводы!»
Г. X. Бонди был взволнован открывшейся перед ним перспективой. «По крайней мере мы выиграем время, пока изобретут какие-нибудь антиабсолютные маски. Черт побери, я из собственного кармана выложу три миллиона на изобретение защитных средств против бога. Ну, скажем, не три — два миллиона. Чехи будут ходить в масках, в то время как остальные — ха-ха-ха! — потонут в боге. По крайней мере, их промышленность пойдет ко дну».
Пан Бонди взглянул на мир прояснившимся взором. Вон идет молоденькая женщина; походка легкая, пружинистая; интересно, а какова красотка лицом?
Пан Бонди прибавил шагу, обогнал незнакомку и изогнулся было в учтивом поклоне, но вдруг раздумал и круто повернул обратно, да так резко, что чуть было не столкнулся с девушкой носом к носу.
— Ах, это вы, Элен, — торопливо заговорил пан Бонди, — я предполагал, что… что…
— Я знала, что вы идете за мной следом, — ответила девушка, опустив ресницы, и остановилась.
— Вы это знали? — обрадовался пан Бонди. — И я вспоминал о вас.
— Я чувствовала ваше животное желание, — тихо промолвила Элен.
— Мое… что?
— Ваше животное желание. Вы не узнали меня. Вы меня ощупывали взглядом, словно я продаюсь.
Господин Бонди нахмурился.
— Элен, отчего вам хочется меня унизить?
Элен покачала головой.
— Все мужчины так поступают. Все, все — одинаково. Редко встретишь на улице ясный, открытый, человеческий взгляд.
Пан Бонди присвистнул. Ага, вот оно что! Религиозная община старого Махата!
— Да, да, — ответила Элен на его невысказанное предположение. — Вы тоже могли бы войти в нашу общину.
— Ну, разумеется! — воскликнул пан Бонди и подумал при этом: «Эх, жаль, славная была девка!»
— Почему жаль? — безгневно спросила Элен.
— Послушайте, Элен, — запротестовал Бонди, — вы читаете мысли. Это неприлично. Если бы люди читали мысли друг друга, общение стало бы невозможным. Это бестактно — знать, что твоему собеседнику пришло в голову.
— Но как же быть? — молвила Элен. — Каждый, кому открылась любовь к богу, наделен этим даром; любая ваша мысль одновременно возникает и у меня: я не читаю ее, она появляется сама. Если бы вы знали, как это очищает душу, коли тебе самому доступно осудить малейшее тайное неблагородство.
— Гм, — хмыкнул пан Бонди, опасаясь, как бы его не посетила неосторожная мысль.
— Несомненно, — убеждала его Элен, — с божьей помощью я излечилась от страсти к деньгам. Ах, как я была бы рада, если бы вы тоже прозрели!
— Сохрани бог, — перепугался Г. X. Бонди. — Прошу прощения, но все-таки вы оправдываете недостатки, которые таким способом… гм… таким способом… обнаруживаете в людях?
— О, разумеется!
— Тогда выслушайте меня, Элен, — проговорил Бонди, — вам я могу открыть свое сердце: все равно вы прочли бы это в моей душе. Я никогда не женился бы на женщине, умеющей читать мои мысли. Она может быть святой — пожалуйста, сколько угодно; может быть милосердной — ради бога, никаких ограничений; на это я заработаю, а для меня это как-никак реклама; я смирился бы даже с вашими добродетелями — из любви к вам, Элен. Я вынес бы все испытания. Ведь по-своему я любил вас, Элен. Признаюсь вам в этом, потому что вы и сама все знаете. Но, Элен, ни торговля, ни общество невозможны без задних мыслей. И главное — без тайных мыслей невозможно супружество. Это исключено, Элен. Даже если вам встретится святейший из святых — не выходите за него замуж, покуда не разучитесь читать его мысли. Легкое надувательство — единственно безотказно действующий рычаг в общении между людьми. Не выходите замуж, святая Элен!
— Почему же не выходить? — сладко пропела святая Элен. — Наш бог не против природы; он освящает ее — и только. Он не требует от нас умерщвления плоти. Он освящает ее. Он заповедал нам жить и плодиться. Он желает, чтобы мы…
— Тррр, — прервал святую пан Бонди, — ваш бог в этом ничего не смыслит. И если он лишает нас права заблуждаться — он отъявленный враг природы. Он просто возмутителен, Элен, абсолютно возмутителен. И если у него есть капля разума — он признается в этом. Или он вовсе неискушен, или преступник и разрушитель. Глубоко сожалею, Элен. Я не против религии, но этот бог сам не ведает, что творит. Удалитесь в пустынь, святая Элен, вместе со своим ясновидением. Люди его не потерпят. До свиданья, Элен, а лучше — прощайте.