Дом тишины
– Все собираются там.
Он встал с кровати, на которой до сих пор лежал неподвижно; на нем не было ничего, кроме маленьких плавок, у него было хорошо загорелое, ухоженное, аккуратное и красивое тело. Он зевнул, как зевает человек, которого ничто не беспокоит.
– Фунда тоже собиралась идти!
Меня злило тело Ведата. И кажется, что-то еще.
– Хорошо, пусть.
– Но она ведь спит.
Я сказал: «Так иди разбуди», глядя на обнаженную женщину на стене и стараясь не смотреть не тело Ведата.
– Что, действительно разбудить?
Он ушел будить сестру. Потом вернулся, закурил, жадно затягиваясь, с таким видом, словно у него полно всяческих проблем, без сигареты он не может, и спросил меня:
– Ты все еще не куришь, да?
– Нет.
Наступило молчание. Я представил, как Фунда лежит в кровати и почесывается. Затем мы немного поговорили о разных мелочах вроде того, что холодная вода в море или теплая. А потом вошла Фунда:
– Ведат, где мои сандалии?
В прошлом году эта Фунда была маленькой девочкой, а в этом году у нее длинные красивые ноги и крохотное бикини.
– Привет, Метин!
– Привет!
– Что нового? Ведат, спрашиваю, где мои сандалии?
Брат и сестра тут же начали ссориться: он сказал ей, что она не следит за своими вещами, а она ему – что вчера нашла в его шкафу свою соломенную шляпу; они ругались еще некоторое время. Потом Фунда вышла, хлопнув дверью, а вскоре вернулась как ни в чем не бывало, и на этот раз они заспорили, кому брать ключи от машины из маминой комнаты. В конце концов пошел Ведат. Мне было не по себе.
– Ну, Фунда, а у тебя что нового?
– Да что может быть нового! Ничего!
Мы немного поговорили. Я спросил, какой она в этом году закончила класс, оказалось – первый курс лицея, два года была на подготовительном, нет, она не в немецко-австрийском лицее, а в итальянском. Тогда я пробормотал ей: «Equipement eletrique Brevete type, Ansaldo San Giorgia Geneva…» Фунда спросила меня, не прочитал ли я это на каком-нибудь сувенире из Италии. Я не стал говорить ей, что во всех стамбульских троллейбусах над передней дверью висит табличка с такой вот непонятной надписью, и все, кто ездит на этих троллейбусах, волей-неволей запоминают это, чтобы не умереть от скуки, потому что меня внезапно охватило чувство, что если я скажу ей, что езжу на троллейбусах, то она станет меня презирать. Мы помолчали. Я немного подумал об отвратительном создании – их матери, ложившейся поспать днем, утопая в ароматах кремов и духов, проводившей время, лишь бы только поиграть в карты, и игравшей в карты, лишь бы убить время. Потом вернулся Ведат, размахивая ключом.
Мы вышли, сели в раскалившуюся на солнце машину, проехали двести метров, остановились перед домом Джейлян и вышли из машины. Мне захотелось что-нибудь сказать, так как было стыдно, что я волнуюсь.
– Как у них тут все изменилось!
– Да.
Мы прошли по камням, вкопанным в газон на расстоянии шага друг от друга. Садовник поливал на жаре сад. Тут я увидел несколько девушек и спросил у Ведата – просто лишь бы что-то сказать:
– Вы когда-нибудь играете в покер?
– А?
Мы спустились к ним по лестнице. Девушки лежали на шезлонгах в изящных позах. Они осмотрели меня, и мне подумалось: ведь на мне – рубашка из «Исмета», которую я купил на деньги, выигранные в покер, джинсы «Левайс», под ними – плавки, а в кармане – четырнадцать тысяч лир, заработанных мной за месяц частных уроков всяким дурням! Потом я опять спросил Ведата:
– Я спрашиваю, вы играете в азартные игры?
– В какие еще игры? Девчонки, знакомьтесь, это Метин!
С Зейнеб я уже вообще-то знаком.
– Привет, Зейнеб, как дела?
– Хорошо.
– Это Фахрун-Ниса, но не называй ее так, она рассердится. Зови ее Фафа!
Некрасивая эта Фафа. Мы с ней пожали друг другу руки.
– А это – Джейлян!
Я пожал жесткую, но легкую руку Джейлян. Мне захотелось отвести взгляд. Внезапно я подумал, что, может быть, влюблюсь, но эта мысль показалась мне наивной и глупой. Я посмотрел на море, и мне хотелось поверить, что я не волнуюсь, что спокоен, и успокоиться. Другие заговорили, позабыв обо мне.
– На водных лыжах тоже трудно.
– Мне бы хоть раз удержаться на воде!
– Но, по крайней мере, на них не так опасно, как на обычных.
– Надо, чтобы купальник плотно сидел.
– Потом руки болят.
– Приехал бы Фикрет, покатались бы.
Мне стало скучно, я стоял, переминаясь с ноги на ногу, покашлял.
– Да сядь ты уже! – сказал Ведат.
Я был уверен, что выгляжу очень серьезным.
– Садись! – сказала Джейлян.
Я посмотрел на нее – она была красивой. Да! Я опять подумал, что, наверное, влюблюсь в нее, и вскоре поверил в то, что я верю в свои мысли.
– Вон там был шезлонг, – сказала Джейлян, указывая головой.
Я пошел к шезлонгу и мельком увидел через открытую дверь бетонного дома жуткую мебель на нижнем этаже. В американских фильмах богатые, но несчастливые супруги со стаканами виски в руках ругаются и кричат друг на друга именно среди такой мебели. Мебель эта и запах богатства и роскоши, струившийся из дома, казалось, спрашивали меня: «Что ты здесь делаешь?» – но я успокоился и сказал себе: «Я умнее их всех, вместе взятых!» Я посмотрел на садовника, еще поливавшего сад, взял шезлонг, вернулся; он с легкостью раскрылся, я сел рядом с ними и, размышляя, влюбился я или нет, стал задумчиво слушать их.
Фафа рассказывала что-то на тему «у нас такой прикольный класс», а ее одноклассница Джейлян то и дело просила рассказать что-нибудь еще, и поэтому, когда эти рассказы закончились, я окончательно сжарился на солнце, но так ничего и не решил. Затем я надумал было тоже рассказать немного таких дурацких историй, так как не хотел считаться дикарем, который не понимает шуток, и в подробностях поведал им, как мы в школе украли из кабинета директора вопросы к экзамену. Я не стал рассказывать им, сколько мы заработали денег, когда продали эти вопросы кое-кому из глупых богатых учеников, – ведь они поняли бы меня неправильно. А этот пустяк, совершенный мной потому, что у меня нет богатого отца, который подарил бы мне на день рождения или без всякого повода часы «Омега», что у меня на руке, показался бы им отвратительным, несмотря на то что их отцы с утра до вечера проворачивают именно такие дела. В это время мы услышали ужасный шум мотора какого-то катера, приближавшегося к нам. Все повернулись и посмотрели в ту сторону. Я понял, что это Фикрет. Его катер так быстро подплыл к пристани, что, казалось, чудом не разбился, и, подняв в воздух водяной столб, внезапно остановился. Фикрет с трудом допрыгнул до берега.
– Как дела, народ? – спросил он, быстро взглянув на меня.
– Знакомьтесь, – сказал Ведат. – Метин, Фикрет!
– Ребята, что вы будете пить? – спросила Джейлян.
Все попросили кока-колу.
Фикрет даже не ответил, а только отмахнулся, поджав губы. Так отмахиваются, когда злятся. Я посмотрел на Джейлян, но не понял, расстроилась она или нет. Но зато я понял другое: мне давно известно, кого будет строить из себя этот Фикрет, – он изображает волевого мужчину. Когда ты некрасив и глуп, то должен выглядеть сильной личностью хотя бы благодаря своему быстроходному катеру и сверхскоростной машине, чтобы девчонки обращали на тебя внимание. Джейлян принесла напитки. Все долго сидели со стаканами в руках и разговаривали.
– Музыку включить?
– Куда пойдем вечером?
– Помнишь, ты говорила, у тебя есть Элвис?
– Был. Где же этот альбом, «Best of Elvis», a?
– Не знаю.
– Мне скучно.
– Что будем делать?
Затем, словно устав от слов и палящего солнца, мы немного помолчали, потом снова заговорили и опять помолчали, и вновь поговорили и замолчали, и в этот момент из невидимых колонок грохнула такая примитивная мелодия, что я подумал – теперь мне нужно что-нибудь сказать.
– Музыка как в лифте, – сказал я. – В Америке такую слушают, только когда долго едут на лифте.