Душа и дьявол
И когда Анна Анатольевна пошла на кухню ставить чайник, я, естественно, выскочила за ней следом.
Она неторопливо налила воду, зажгла газ, поставила чайник на огонь и повернулась ко мне. Взгляд у нее был внимательный и грустный.
— Я ничего не понимаю, — наконец сказала я. — Странный какой-то шабаш.
— А каким же ему быть?
Я пожала плечами. Ну, не таким же, в самом деле, как посиделки одиноких женщин, для которых это, может, единственный повод принарядиться!
— Обычный шабаш ведьм, которые получили то, чего хотели, и теперь мирно ждут срока расплаты, — спокойно сказала Анна Анатольевна. — Получишь то, что вписано в твой договор, и тоже будешь спокойно ждать срока. Так что привыкай.
— Вы… подписали?
— Да.
— И что же вы получили? Простите… но если можно…
— Можно. Мужа от тюрьмы спасла. Хозяйственник он у меня был. Ну, наворотил дел с лучшими намерениями. Загребли…
Анна Анатольевна помолчала.
— А вы? — осторожно спросила я.
— Что — я? Металась, конечно, душу дьяволу собиралась продавать, лишь бы его спасти. Срок-то грозил — дай Боже. Ну, дьявол и явился.
— Этот, туманный?
— Ну да, Зелиал. Предупредил — если хочешь справедливости, так чтобы никакой для себя пользы ты от этой справедливости не ждала. Иначе это будет не справедливость, а совсем другое. А я знала, что мужа подставили, что он разве что в мелочах виноват. Помог он мне мужа вызволить, все вышло по справедливости… Да только муж-то потом к молодой женщине жить ушел. Развода между нами не было, а живет у нее… Ну, хорошо хоть, не за решеткой.
Анна Анатольевна достала из холодильника форму с кремом и опрокинула ее на тарелку. Потом неторопливо отворила шкафчик, выбрала из многих бутылок с непонятными наклейками одну пузатую и полила из нее крем густым желтоватым сиропом.
— Это ликер, — ответила она на мой взгляд. — Сама мастерю. Скажу без скромности — язык проглотите.
Ее ровная речь, без единого всплеска, без улыбки и печали в голосе испугала меня вот чем — ведь если этот Зелиал исполнит мою просьбу, я получу то, чего хочу, то именно так буду ждать срока расплаты! Без эмоций. Без сожалений. Вообще без ничего?
— А он будет? — спросила я, имея в виду Зелиала.
— Он здесь уже не бывает.
— Почему?
— А зачем?
Безнадежно стало мне и беспросветно. Это было мое будущее — пожилая ухоженная одинокая дама, к которой даже купивший ее душу бес — и тот больше не является. И только раз в неделю собираются подруги по судьбе — поговорить ровными голосами про песочное тесто и зефир в шоколаде.
— Он мне нужен, — сказала я. — Он велел мне быть во вторник на шабаше, вот я пришла, а его нет. Как мне его теперь найти?
— Ну, этого никто не знает, — ответила она. — Нужно будет — сам появится. Видно, считает, что еще рано. Но раз он велел прийти, значит, мы сами можем помочь. Мы ведь тоже кое-что умеем.
— Он научил?
— Кто же еще! Баба Стася птицей перекидывается. Галина приворотное зелье может сварить, заговор на присушку и отсушку знает. Рената по лицу мастерица, лицо меняет. Женя глаза отводит. Кажется, только что рядом стояла, а вместо нее пятно на обоих мерещится. Или слово слышишь — как будто кто-то другой сказал, кто сейчас вообще за тридевять земель. А это она. Или идет, а тебе кажется, будто это собака идет. Она однажды меня до полусмерти перепугала. Так если что нужно — научим. Это мы охотно.
Я задумалась. Что из этих умений могло бы мне пригодиться? Приворотное зелье было вроде ни к чему. Отводить глаза? Скорее всего, именно это. Менять лицо? Только вот кому — себе самой, что ли?
— Ну как? Решили? — спросила Анна Анатольевна, берясь двумя руками за тарелку с кремом.
— Птицей, — сказала я.
Вот именно это умение было мне совершенно ни к чему. Ну что я могла в пернатом виде предпринять против того, кого собиралась преследовать?
Но мне так всю жизнь хотелось встать в арабеск, закинуть голову и полететь, что я ни секунды не колебалась.
— Сейчас пришлю бабу Стасю, — пообещала, нисколько не удивившись, Анна Анатольевна и вышла.
Кругленькая баба Стася прямо-таки вкатилась в кухню.
— Перекинуться — это проще всего, — сразу начала она. — На то и перо нам дадено. Только не у всех получается. Аня не может — куда там! А ты… ты сможешь. Ты способная.
Баба Стася бесцеремонно пригнула мою голову и обшарила пальцами узел волос.
— Ладная кичка, — сказала она, — перышко хорошо держаться будет. Дай-ка мы его засунем поглубже, вот так… Теперь уж не выскользнет.
Я выпрямилась, она оглядела меня с ног до головы и пригорюнилась.
— Ты же еще совсем молоденькая, — жалостно сообщила мне она. — Может, обойдешься, а? Ведь потом расплачиваться!
— Мне уже есть за что расплачиваться, — сказала я. — Он мне перышком глаза помазал.
— Это ничего, это он простит! — обрадовалась баба Стася. — Он-то добрый. Может, без него разберешься, а?
— Не справлюсь я без него, — и я почти так же развела ладонями, как баба Стася за столом. — Понимаешь, бабушка, больше помочь некому. Те, кто за это деньги получают, не могут мою подругу от беды защитить. А я одна не справлюсь.
— Из-за подруги на это идешь?
— Ну… и из-за подруги, конечно, тоже. Понимаешь, бабушка, за ней какая-то сволочь охотится. Может, маньяк. Если его теперь не поймать, он много чего натворит. Я вот разобраться хочу, зачем ему Соня понадобилась. А вдруг он с Соней расправится и за другую женщину примется, такую же беззащитную? И у нее тоже никого рядом не будет, чтобы помочь?
Объяснила я вроде бы понятно. Баба Стася призадумалась.
— Да, если так, тебя не отговоришь, — и она вздохнула.
— А ты сама, бабушка? Ты как решилась?
— Решишься тут, когда пятеро маленьких и мешок муки на всю зиму. Как не решилась — малые бы с голоду померли. Ну, выжили мы в ту зиму. Не я одна — Шура Адамовичева тоже решилась, померла она десять лет тому. Вместе мы тогда вышли ночью в пустой амбар, и, как бабки учили, образам не поклонясь, в дверях не перекрестясь, «Отче наш» — навыворот… Явился… Думали — морока, чудище, а когда в глазах прояснело, прямо заулыбались. С лица он больно был хорош. Мужики-то наши в войну убитые.