Рог Роланда

– Он предал Роланда! – загремел граф Оджьер Датский, рыцарь пылкий и справедливый. – Трубите в рог, друг Джефрейт! О, если б нам застать Роланда в живых!
Но Анжуец смотрел на короля.
Карл казался каменным изваянием. Даже длинные волосы не отлетали, повинуясь легкому ветру. Он глядел на седельную луку, почти уперев в броню подбородок. Большие вислые усы, как у большинства франкских баронов, чуть шевельнулись – Карл хотел вымолвить слово, но голоса в горле не оказалось…
Карл знал – будь у арьергарда надежда на победу, Роланд бы не позвал на помощь. И если бы он погибал по своей вине – тоже не унизился бы до такого зова.
– Нас предали! – вот единственное, что хотел он сказать перед смертью своему королю и родственнику. – Мы преданы и мы погибли!
– Трубите, доблестный рыцарь, пусть франки надевают броню, – отрывисто сказал Немон Баварский Джефрейту.
Джефрейт поднес к губам рог, набрал в мощную грудь побольше воздуха и затрубил. Звук набирал силу, стлался над равниной, проник и в ущелье, откуда вышли франкские дружины.
Трубя, Джефрейт поскакал вдоль строя.
– Седлайте Тасендюра! Несите королю доспехи! – велел барон Антельм из Майнца. – Мы возвращаемся в Ронсеваль, бароны! Оруженосцы, подайте королю его Джойоз!
– Монджой! – закричал Датчанин, развернулся в седле и повторил боевой клич франков, чтобы слышали и повторили все дружины.
Тьедри опомнился, подбоднул шпорами коня и поскакал за Джефрейтом. Его место в походе и в бою было при старшем брате и при святой орифламме.
* * *
– Очень любопытная версия, – согласился Каменев. – Но вы, кажется, преувеличиваете. Вряд ли нашелся в средние века монах, который переписал «Песнь о Роланде» лишь для того, чтобы главным героем сделать Тьедри д'Анжу. Это для средневековых монахов чересчур мудрено.
– Так только кажется, они были не глупее нас с вами, – возразила Алиска. – Вот вы скажите – кого из героев «Песни» этот самый Турольдус описал подробнее всех? Единственного? Чей портрет нарисовал?
– Тьедри, – сразу поняв, к чему девушка клонит, отвечал Каменев. Хотя на ум пришли смешные слова – всех доблестных рыцарей, включая Гвенелона, неизвестный автор хвалил одинаково: «широкобедр и статен».
– Не Роланда, не Оливьера, не Карла! Карл вообще там только и делает, что рыдает и рвет свою седую бороду! – Алиска не могла скрыть возмущения. – Не Брамимонды!…
«Сарацинская королева?…» – спросил себя Каменев, но не вслух.
– А только Тьедри д'Анжу! Вот, вот, тут…
И лицо девушки преобразилось. Она заговорила нараспев, подчеркивая чеканку ритма и возвышенность стиля:
– Увидел Карл, что всеми он покинут.
«О, горе мне!» – воскликнул он в печали,
Поник челом; к нему Тьедри подходит —
Джефрейта брат, анжуйского владыки. —
Был смугл лицом Тьедри, он худ и тонок,
И невысок, но строен и проворен,
И волоса его черны!…
Алиска торжествующе замолчала.
– Пусть так, – и Каменев покачал крупной головой. – Но мы, кажется, отвлеклись от темы. Простите, забыл – на каком вы курсе?
– На четвертом. Если вы меня возьмете на полставки, это учебе не помешает. Я знаю, какой у вас график – с семи до часа ночи, потом с часа до семи утра. А у нас лекции два раза в неделю с половины девятого, три раза в неделю вообще с половины первого!
– Ну, что же… Говорите вы убедительно. Я даже заслушался, – Каменев усмехнулся, встал и вышел из-за стола. – «Песнь о Роланде» – тема вашей курсовой?
Алиска помотала головой.
– Я возьму вас сперва на месяц. Мы не можем брать без испытательного срока.
– Это я понимаю.
– Но вы не думайте, что это такая уж романтичная работа. Грязи наслушаетесь, пошлости, истерик…
– Я знаю. Но мне это нужно для дипломной.
– Что – истерики?!?
– И они тоже. У меня такая тема!…
Тут Каменев вздрогнул – время было позднее, его ждали дома, а увлеченная студентка могла опять усадить его в кресло и начать речь куда длиннее той, что про горестную судьбу Роланда.
Алиска все поняла.
– Так когда мне выходить? – осторожно спросила она.
– С понедельника – вас устроит?
– Вполне!
Она ушла, а ровно две минуты спустя, сбивая лежавшие на столе бумаги в ровную стопку, Каменев заметил желтую книжку – «Песнь о Роланде».
Он усмехнулся – и странные же мысли посещают студентов, непременно им все нужно вывернуть наизнанку и взгромоздить с ног на голову! Песнь – о Роланде, прочие персонажи нужны постольку, поскольку связаны с Роландом… а чем она, кстати, завершается?…
Он открыл наугад – и попал на страницу двести пятнадцатую. Строфа занимала лишь ее верхнюю часть. И две строки были помечены сбоку короткой вертикальной чертой.
– Погиб он смертью труса… Да не станет Никто своей изменой похваляться! – вот что прочитал Каменев, хмыкнул и перелистнул страницу. Дальше были всего две строфы – король впопыхах окрестил мавританскую царицу-пленницу и выслушал доклад об очередном нападении сарацин. И – все! Тот, кого звали Турольдом, утомился и прервал свой труд.
Главное он уже успел сказать, подумал Каменев, теперь и отдохнуть не грех.
И задумался с книжкой в руке. Было ему о чем задуматься, ох, было, и хотя он как человек верующий честно пытался истребить в себе плохие мысли, память оказалась неистребима, и странная студентка, которую он только что взял с месячным испытательным сроком в телефонную «службу доверия», все так некстати разбередила…
* * *
– Перевьючь лошадей, – негромко приказал Тьедри. – Доспехи понесет гнедой, а мешки можно пристроить у тебя за седлом. И если еще раз потравишь коней – быть тебе битым.
Он был без брони, в белой льняной рубахе, белых же штанах, в синей тунике с поредевшей золотой бахромой, в сандалиях со шпорами поверх кожаных чулок – так, как ехал по безопасной местности, так, как ходили почти все во франкском лагере во время дневки. И даже оружие оставил в палатке, но от его небольших, сухих, загорелых кулаков лучше было бы держаться подальше – удар Тьедри имел стремительный и меткий.
– Так ведь только буланый и нажрался этой проклятой, дьявольской травы! – возразил Гийом, простой вассал, заменивший убитого оруженосца.
– Кто позволил тебе выпускать коней по росе на незнакомом лугу? – строго спросил Тьедри. – Ты бы сперва убедился, что все травы доброкачественны. Ни за что не поверю, будто ты впервые увидел эти мерзкие желтые цветочки и ничего не знал о их свойствах! Если это Божье наказание мокрым попадает коню в брюхо, коня так пучит, что он, трижды «Отче наш» прочесть не успеешь, околевает!
Буланый, которого он держал в поводу, тяжело дышал, глаза у него налились кровью, ноги он поставил едва ли не все четыре вместе, подведя их под разбухший живот.
– Но коли сразу не околел – поправится! Я буду водить его там, за палатками, пока ему не полегчает! – пылко пообещал Гийом. – И раздобуду колесной мази. Если взнуздать веревкой, которая смазана колесной мазью, бывает спасительная отрыжка…
– Помолчи!…
Тьедри повернулся и некоторое время прислушивался. Его ровные черные брови сошлись, усы чуть вздернулись – так скалится дикий зверь, недоумевая, но уже готовясь к схватке.
Невольно стал прислушиваться и Гийом. Но обычный шум военного лагеря не внушал ни малейшей тревоги.
– Это Олифант, – сказал Тьедри. – Клянусь святым Элуа – это Олифант!
Гийом на всякий случай отступил на шаг.
– Господь и Пресвятая Дева с вами, молодой хозяин. Олифант разбит, и обломки лежат в государевом шатре, – осторожно напомнил Гийом, обратившись к Тьедри так, как привык издавна.
– Я сам прекрасно знаю, что он разбит! Но ты прислушайся! Разве ты его не слышишь?
– Нет, молодой хозяин!
– Странно это… – молвил Тьедри.