Петропавловская крепость

Когда Михаил Васильевич закончил свою речь, Дуров возразил, мол, журнал на акциях - химера. И на цензора действовать убеждением глупо, не выйдет толка. Надо, наоборот, вокруг пальца цензоров обводить, чтоб хоть одна идея проскочила, а лучше всего редактору журнала быть в дружбе с цензорами и властями, тогда, какую бы статью он не захотел поместить, всякую пропустят. 
Сразу после Дурова вскочил Баласогло, черноволосый, смуглый, худой, говорил он всегда страстно, а на этот раз в словах его чувствовалась неприкрытая желчь. Он сказал, что все сочинители люди тривиальные, убивающие время в безделье и между тем гордящиеся своими доблестями больше какого-нибудь петуха. Хоть, например, братья Достоевские и Дуров посещают собрания Петрашевского уже три года, могли бы, кажется, пользоваться его книгами и хоть наслышкой образоваться, но они не читали ни одной порядочной книги, ни Фурье, ни Прудона, ни даже Гельвециуса. 
Момбелли, гвардейский офицер, перебил Баласогло, заступился: не надо бранить тех литераторов, которые принадлежат к их обществу, их и в том большая заслуга, что они разделяют общие с ним идеи. 
Петрашевский продолжал теперь спор в одиночку, теребил свою длинную бороду, стоя у стола, обдумывал, как точнее записать свои мысли. Журнал необходим. Нужно начинать вести пропаганду через печать. Пора приспела. Размышления прервал звон колокольчика. Михаил Васильевич недовольно поморщился: поздновато кто-то явился. Он вышел в коридор, открыл и увидел на лестничной площадке управляющего Третьим отделением генерала Дубельта с офицером в голубом и двумя жандармами. 
- Ба, Леонтий Васильевич! - воскликнул Петрашевский, раскидывая руки, словно собирался обнять Дубельта. - Собственной персоной!... Что же Вы так поздновато, - укоризненно продолжал он, отходя вглубь коридора, чтобы пропустить жандармов. - Часика бы на три пораньше... Гости были. Я ведь, как Вам известно, по пятницам принимаю... 
- Господин Петрашевский? - строго спросил, входя, генерал. Одевайтесь! 
- По-моему я одет, - оглядел себя Михаил Васильевич. После ухода гостей он переоделся в домашнее. - Ночью я иначе не одеваюсь! 
- Вы не знаете куда Вас повезут... 
- Догадываюсь, - перебил, усмехаясь, Петрашевский. 
- ...и перед кем предстанете, - закончил Дубельт. 
- Неужто перед самим... - с наигранным испугом поднял Михаил Васильевич глаза к потолку. 
- Не поясничайте... Прошу одеваться! 
- Тогда надо... тороплюсь, - двинулся Михаил Васильевич в комнату. Он слышал, как Дубельт сердито приказал: 
- Обыскать!... Все бумаги, письма, книги связать! 
Петрашевский догадался, что генерал сердит потому, что ожидал, что появление его вызовет трепет, испуг, а его встретили с иронией. 
- Леонтий Васильевич, - крикнул он из комнаты насмешливо, - не смогут жандармы приказ Ваш выполнить! Книг у меня столько, что бечевки не хватит. 
Генерал ответил не сразу. Видимо, обдумывая ответ. Произнес в тон Петрашевскому: 
- Мы знали куда ехали. Запаслись! 
Обыск продолжался часа два. Бумаги и письма взяли с собой жандармы. Квартиру опечатали и вышли на улицу. 
Утро серенькое, туманное. Дождик перестал. Тихо. Фыркнула лошадь. У подъезда стояла карета. Кучер, дремавший на облучке, услышав шаги, стук двери, поднял голову и стал расправлять вожжи: 
- На Фонтанку! К Цепному мосту, - бодро бросил ему Петрашевский и по-хозяйски, первым, полез в карету. 
Жандармский офицер удержал его за локоть. 
- Не торопись! 
Пропустили вперед жандарма с двумя пачками бумаг. Потом офицер подтолкнул к двери Петрашевского. 
3 
В третьем отделении поднялись в большой зал, где было многолюдно и все знакомые лица: Федор Достоевский, Момбелли, Дуров, все вчерашние гости, всего, наверное, десятка три будет, и между ними господа в голубых мундирах. 
С удивлением увидел младшего из братьев Достоевских, Андрея. Петрашевский познакомился с ним, когда навещал Федора, но у себя Андрея никогда не видел. Вероятно, взяли его по ошибке, вместо Михаила. Возле одной двери столпилось несколько человек вокруг невысокого лысого чиновника, у него был какой-то список в руках. Момбелли увидел вошедшего Петрашевского и энергичным жестом пригласил его к группе вокруг лысого чиновника. Достоевский тоже поманил туда же Михаила Васильевича. 
- Недосуг мне, господа, - громко ответил Петрашевский, снимая свою широкополую до нелепости шляпу и кланяясь. - Спать хочется зверски, вздремну малость. 
Он растегнул широкий плащ, устроился в кресле у окна и надвинул шляпу на глаза. 
Напрасно не подошел он к ним. Мог бы увидеть в списке, по которому лысый суетливый чиновник проверял арестованных, перед именем Антонелли надпись карандашом: "агент по найденному делу". Но не узнал этого Петрашевский и сказать ему не успели. Голубые мундиры вдруг засуетились, отводя арестованных друг от друга, и замерли. В зал вошел шеф жандармов граф Орлов. Вслед за ним несколько офицеров, звеневших шпорами и сверкавших эполетами с золотым и серебряным шитьем. Орлов остановился. Лысый чиновник со списком суетливо подскочил к нему и что-то тихо проговорил. 
- Сколько всего арестовано? - спросил Орлов. 
- Тридцать четыре, Ваше сиятельство. 
Граф Орлов повертел в руке список и ступил два шага вперед. 
- Изволили, господа, незаконными делами заниматься? - строго спросил он, сердито оглядывая в тишине арестованных. 
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - громко произнес Петрашевский, отодвигая пальцем шляпу на затылок. 
Все разом повернулись к нему. Кто-то коротко хохотнул. Михаил Васильевич по-прежнему сидел в кресле и невинно глядел на графа Орлова. 
- Встать! - рявкнул граф. 
Один из жандармов подскочил к Петрашевскому, намереваясь силой поднять его, но Михаил Васильевич оттолкнул его и встал сам. 
- Кто такой? - грозно глядел на него граф. 
- Титулярный советник Михаил Васильевич сын Буташевич-Петрашевский, спокойно ответил Петрашевский. 
- А-а, главный возмутитель?! Что Вы сейчас имели в виду? - сердито спросил граф. 
- Вы о Юрьеве дне?... Сегодня же двадцать третье апреля, Юрьев день... Это я имел в виду, - невинно развел руками Петрашевский. 
Граф Орлов отвернулся от него и уже без пафоса произнес, что специальная комиссия произведет строжайшее расследование всех поступков и намерений арестованных. Проговорив это, граф Орлов поспешно направился к выходу, словно, опасаясь, как бы еще какую насмешку не услышать в ответ. Офицеры зазвякали шпорами следом. 
4 
- Господин Достоевский! - громко произнес жандарм, появляясь в двери комнаты, куда только что вошел генерал Дубельт. 
Федор Михайлович слегка вздрогнул, поправил жилет и откликнулся: 
- Я здесь. 
На мгновенье все примолкли. 
- Прошу! - указал рукой на дверь жандарм. 
В комнате генерал Дубельт сидел за столом. Худощавое лицо его с широкими усами, распустившимися по обеим щекам и слившимися с бакенбардами, было доброжелательным. 
- Достоевский? - спросил Дубельт и, не дожидаясь ответа, указал на кресло. 
Федор Михайлович осторожно присел, опустился в кресло. Генерал наблюдал за ним с улыбкой, потом заговорил с ноткой сожаления в голосе: 
- В числе прочих, Вам хорошо известных лиц Вы арестованы как соучастник преступных намерений, направленных против могущества и спокойствия Российского государства. Следствие обнаружит во всей полноте степень Вашего участия в сих намерениях, теперь же мы вынуждены препроводить Вас для заключения в крепость... Поручик! - обратился он к стоявшему у окна офицеру, - арестованного препроводить в Петропавловскую крепость. 
Федор Михайлович поднялся. Встал и Дубельт. 
- Сожалею, что и Вы, господин Достоевский, среди этих... прочих... Сожалею... А могли бы послужить достойным образом отечественному просвещению... 
Федор Михайлович перебил, вспылил: 
- Служил и служу... Как могу и нахожу нужным...