Два актера на одну роль

 Родольф. На задвижку.
 Госпожа де М***.Нет, нет, не надо; оставьте меня, или мы навеки расстанемся.
 Родольф. Не заставляйте же меня взять силой то, что мне так сладостно получить в дар.
 Госпожа де М***.Родольф, что вы делаете? ах! ох!
 (Вопрос поистине неуместный, и подобные вопросы задают только женщины. Разумеется, никто на свете не знал лучше г-жи де М***, что делает Родольф, и непостижимо, зачем она об этом спрашивала. Родольф не ответил и поступил правильно). 
 Госпожа де М***.Что вы теперь будете обо мне думать? О, я умру от стыда!
 Родольф. Душечка, что я должен, по-вашему, думать? Да только то, что вы сама прелесть и нет в мире женщины обворожительнее.
 Госпожа де М***.Ты меня губишь, мой ангел, но я люблю тебя! Боже мой! Боже мой! Кто бы мог сказать, что так будет!
Тут г-жа де М*** склонила головку и припала лицом к плечу Родольфа. Такая поза обычна для женщин при подобных обстоятельствах; ее принимает и гризетка, и светская дама. Для чего? Чтобы поплакать или посмеяться? Я склонен думать — посмеяться. Кроме того, при такой позе вырисовываются шея и плечи, выделяются изящные округлые линии, — пожалуй, тут-то и кроется истинная причина того, что женщины принимают эту позу так часто.
Вся эта сцена дышит непринужденностью, но отнюдь не страстью, и легко заметить, что Родольф очень и очень далек от того, что искал; правда, он и не думал, что так по-дурацки, по-мещански поддастся минутному влечению, уступит капризу, вожделению, вот и все. Почти то же происходит и с г-жой де М***. Хладнокровие и душевное равновесие, которые чувствуются в каждой их фразе, поистине удивительны и дают право предполагать, что и та и другая сторона наделены богатейшим опытом.
Голова г-жи де М*** все еще покоилась на плече Родольфа, и он, после нескольких минут, проведенных в рассеянье, подумал о том, что в сцене, разыгравшейся только что, не было решительно ничего артистичного и она не только не стала пятым актом драмы, а всего больше подходит для водевиля; тут он вознегодовал на самого себя — до чего же бездарно он обыграл такой прекрасный сюжет и упустил такой прекрасный случай выказать себя человеком сильных страстей.
Госпожа де М*** была прехорошенькой женщиной, посему имела все основания, чтоб ее вызвали на бис; Родольф внезапно решил действовать в иной манере и попытаться тут же вознестись на недоступнейшие вершины исступленной страсти.
И он обхватил ее поперек тела с такой силой, что чуть не сломал ей ребра,
— На шею мне накинь объятий ожерелье, прекрасней всех других.
 (Смотри «Эрнани, или Кастильская честь», драма в пяти актах и в стихах.) 
Госпожа же М*** покорно обвила руками шею Родольфа и сцепила пальчики на его затылке.
— Еще тесней, вот так навеки!
 («Антони», драма в пяти актах и в прозе.) 
 Госпожа де М***.Друг мой, ты совсем растрепал мне прическу и так спутал пальцами волосы, что распутывать придется целый час.
 Родольф. Idolo dello mio cuoro. [18] (Местный колорит.)Дай руку погрузить в волну волос твоих!
 (Это в романтическом вкусе, обратитесь к «Сказкам Испании и Италии»: 
Кудри, что собираешь
Утром, ты распускаешь
К ночи вместе со мной, —
 к песням, что так и просятся на музыку, к сцене прощания дона Паэзе и к множеству других, не менее страстных стихов, passim. [19]) 
Тут Родольф выхватил гребень г-жи де М***, но он упал на пол и разбился вдребезги.
 Госпожа де М***.Вертопрах! О, мой дивный черепаховый гребень. Вы его сломали!
 Родольф. Как вы можете обращать внимание на подобные пустяки в подобный миг!
 Госпожа де М***.Но это был дивный гребень, английский гребень, и мне очень трудно будет добыть такой же.
 Родольф. Какой прекрасный оттенок у твоих волос! Словно река, черная как смоль, течет по твоим плечам.
И в самом деле волосы г-жи де М***, избавленные от тисков гребня, ниспадали на спину, почти до бедер, и в таком виде она напоминала рекламную картинку несравненного макассарского масла.
Родольф дергался, как эпилептик, на манер Фирмена, при этом г-жа де М*** висела у него на шее, а так как она была гораздо ниже его, то ее ноги едва касались пола; все это да еще ее растрепанные волосы и платье, спадавшее с плеч, являло группу в современном вкусе — законченный рисунок, выражавший беспредельную любовь: нельзя и представить себе большей пластичности линий.
 (Смотри заставку к «Интимным» и вообще заставки к всевозможным романам; смотри также эпизоды из пьес, где женщины появляются с растрепанными волосами, — это намекает на то, что пристойно на театре изображено быть не может, так же, как расстегнутое пальто и платок в руке на языке сценическом означает, что девица в интересном положении.) 
 Родольф. О, ангел мой! Твое холодное спокойствие доводит меня до отчаяния. Кровь раскаленной лавой бурлит в моих жилах, а ты все так же молчалива, безучастна; вид у тебя такой, будто ты только терпишь мои ласки, а не отдаешься им!
 Госпожа де М***.Чего же ты хочешь — что мне говорить, что делать? Послушай, ведь я люблю тебя, я вся твоя.
 Родольф. Видеть хочу бледные ланиты, затуманенный взор, побелевшие губы, стиснутые зубы, хочу, чтобы ты обезумела от страсти.
 Госпожа де М***.Так, значит, я уже разонравилась вам; право, рановато.
 Родольф. Полно, коварная, ведь ты отлично знаешь — я от тебя без памяти, но ты должна извиваться, корчиться, царапать меня и биться в мелких судорогах, как подобает страстной женщине.
 Госпожа де М***.Нечего сказать, премило! Право, Родольф, вы лишены здравого смысла.
 (Тут Родольф доказывает ей, что, хоть у него и нет здравого смысла, зато этот пустяковый недостаток искупается более блестящими достоинствами.) 
 Госпожа де М*** (разнеженная, лепечущая).Ах, Родольф, вы были бы обворожительны, если б захотели стать таким, как все.
 Родольф (по-прежнему преследуя свою цель).Киприана, умоляю, укуси меня!
 (Всем известно из барселонской баллады, поэмы «Альбертус» и прочих трансцендентальных поэтических творений, что любовники-романтики отчаянно кусаются, едят одни лишь бифштексы, вырезая их друг из друга в минуты страсти. Осмелюсь, однако, заметить господам поэтам и прозаикам — последователям новой школы, что все это уже существовало у классиков; всем известно «memorum dente notam» [20]сьера Горация, и если бы мы не опасались показаться хвастливыми эрудитами, мы бы привели сотни две отрывков из творений латинских и греческих поэтов к вопросу об укусах, царапаньях.) 
 Госпожа де М***.Хочешь, я тебя поцелую (целует его),но кусать ни за что не стану; я слишком тебя люблю, чтобы причинить тебе боль.
 Родольф. Боль? Кинжал в меня вонзи — все от тебя мне радость. Ну, укуси меня, что тебе стоит?
 Госпожа де М***.Если только это тебя потешит, то изволь, душа моя, — подставь щечку.
 Родольф (в приливе радости).Готов поплатиться жизнью и на этом и на том свете, только бы исполнять малейший твой каприз.
 Госпожа де М***.Бедный мой дружок!
 (Приближает губы к щеке Родольфа и чуть-чуть прикасается к ней острыми перламутровыми зубками, затем, откинув голову, хохочет, как безумная, и растирает рукой белое пятнышко — след от зубов.) 
 Родольф. Вот это славно, львица моя! Очередь за мною!
 (Кусает ее в шею, и не шутки ради.) 
 Госпожа де М***.Ай, ой! Родольф, сударь! Перестаньте, да вы просто бешеный, вы забыли всякое приличие! Как вы себя ведете! Синяк не сойдет за целую неделю, и мне нельзя будет выйти в открытом платье, а я звана на три вечера.