Враги общества

У нас с вами разные точки отсчета. Вы в своем письме говорите о евреях, которые отказались от религии отцов и не приняли католической веры, религии их новой родины. Что же им оставалось? За неимением лучшего, вера в коммунизм. А когда жизнь подвергла эту веру испытаниям, расточилась и она, так? Тяжело, очень тяжело. А потом возвращение к истокам?Действительно, стоило ли учиться в Эколь Нормаль? Я понимаю вашего отца, который отнесся к вашему «возвращению» так болезненно.
Безусловно, существуют еврейские древние тексты, но, если позволите, я выскажу свое мнение: дело, мне кажется, совершенно не в них. Мне очень понравилось, как вы описали своих дядюшек с материнской стороны — Моисей, Намин… Я прямо-таки вижу этих подлинных-подлинных евреев, одетых в черное, степенно выпивающих по рюмочке анисовой, прощаясь с субботой. Обрисованный несколькими штрихами, портрет их необычайно привлекателен. «Бог Авраама, Исаака и Иакова», а вовсе не философов и ученых»  [83]. И меня привел к Паскалю «Мемориал», ослепительная вспышка поэзии, неожиданная для французской литературы того времени.
Это как у Достоевского: «Одно прекрасное воспоминание детства, и вы спасены»  [84]. Но вы должны понять, что у меня-то от детства не осталось ни одного прекрасного воспоминания. Вы правы, говоря, что Франция куда более религиозная страна, чем кажется. В некоторых уголках (Бретань тому яркий пример) достаточно чуть копнуть, и вы окажетесь на католической почве. Другие места, например Бургундия или юго-запад, давно и основательно изжили христианство. К тому же Церкви так и не удалось (по моему мнению, поэтому ее в конце концов и постигла неудача) вернуть доверие пролетариата. В мой последний приезд в Париж я случайно оказался возле церквушки в Шестом округе, той самой, где проповедовали Фредерик Озанам и Жан-Батист-Анри Лакордер. Может быть, они единственные поняли, что, если Церковь не разорвет противоестественный союз с буржуазией и хозяевами, если ей не удастся сблизиться с рабочим классом, она обречена на гибель. И они пытались что-то сделать, проповедовали в пустыне и потерпели фиаско. Церковь в конце концов очнулась от долгого сна, но было уже слишком поздно.
Однако вернемся к моему детству. Сколько бы я ни смотрел и так и этак на свою семью, как бы долго и пристально в нее ни вглядывался, я не находил ничего похожего на религиозные традиции. Скорее, если хотите, я увидел что-то похожее на веру в коммунизм. Мне приходилось читать в газетах, что меня «воспитали дедушка и бабушка коммунисты». Это так и не так. Ни мой дедушка, ни моя бабушка не читали ни Маркса, ни Ленина, ни каких-либо других коммунистов. Они и Мориса Тореза не читали, и я не уверен, что когда-нибудь заглядывали в предвыборную программу коммунистической партии. Но они голосовали за коммунистов, это уж точно, всегда, год за годом, и думаю, не могли бы голосовать иначе. Их выбор был, в самом точном значении слова, классовым.
Но вера, не питаемая личной прочувствованной связью с доктриной, неустойчива, и как только мой отец разбогател и утратил связь со своим классом, он вмиг утратил и эту веру. Не помню, чтобы он когда-нибудь искренне и всерьез заинтересовался хоть одной политической проблемой. Пугает то, что на моем примере мы видим отъявленного атеиставо втором поколении — атеиста не только религиозного, но и политического. На этой стадии атеизм безрадостен, лишен героизма, ни от чего не освобождает. В нем нет даже антиклерикализма, боевой ныл угас окончательно и бесповоротно. Он холоден, безнадежен и проживается как чистейшее бессилие, белый туман, в котором передвигаешься с трудом, как зима без конца и без края.
Изнурительно чувствовать себя организмом, чьи функции тебя только изнашивают.
Никакой «дионисийский смех» не сопровождает этот печальный путь. Философия Ницше кажется мне сегодня бессмысленной провокацией, шуткой дурного тона.
Я обрадовался бы несказанно, если бы вдруг обрел тот «уголок души», где, по вашим словам, «позитивизму и угнездиться негде». Вот почему иудаизм без Бога, который вы очертили несколькими штрихами, остается для меня весьма загадочным. Я также не вполне уверен, что главный раввин Ситрук разделил бы ваш энтузиазм. Впрочем, не смею вмешиваться, тут вы хозяин.
Хорошо бы больше не приравнивать человека к вселенной.
Пусть останется хрупким предметом средней величины где-то между кварком и спиралевидной туманностью…
Так вы говорите, что эта философия (будем называть иудаизм философией, раз не существует слова «религия») сводится к попечению о связях между людьми и общих для всех ценностях. Изначальные амбиции выглядят весьма урезанными, но я нахожу, что и это большое достижение.
Замечу по ходу дела: ваша позиция — полная противоположность тому духовному движению, основанному на базе экологического фундаментализма, которое сейчас распространяется (я бы сказал, что в Европе только оно одно и распространяется), одни именуют его левацким антиглобализмом, другие — дурацким «нью-эйджем». Движение ставит целью вновь связать человека со вселенной, отыскать ему место в «естественной гармонии» (а главное, принудить там и остаться), но о том, как объединить людей между собой, никто не задумывается. В сущности, родилась новая разновидность пантеизма, язычества. И весьма отрадно узнать, что евреи готовы ей противостоять.
Мне кажется, что, по сути, вы недалеко ушли от позитивизма. Позитивизма Огюста Конта (как-никак основатель). Однако как только Конт попытался создать «Религию человечества», мгновенно последовал раскол, и он потерял немалую часть учеников и последователей. И вдобавок всех настоящих французских интеллектуалов того времени. Кажется, ему удалось сочетать браком несколько пролетарских пар (Конт, хоть и пытался заинтересовать своей религией императора Наполеона III, потом царя Александра I  [85], пекся в первую очередь о пролетариях). А его «Религия человечества» пользовалась эфемерным успехом, кажется, только в Бразилии. К 1900 году о ней вообще позабыли.
Сен-Симон, Пьер Леру и другие социальные реформаторы XIX века тоже пытались создать религию без Бога и преуспели еще меньше.
И все же у Огюста Конта находишь кое-какие весьма существенные догадки. Помню, мы как-то беседовали с Филиппом Соллерсом (что-то мы давно о нем не говорили, я даже соскучился) и согласились на том, что молитва приносит мгновенное физическое облегчение вне зависимости от того, существует адресат или нет. Не желая огорчать Филиппа, я не сказал тогда, что мысль эта чисто контовская. Удивительно читать у Конта, ведать не ведавшего о технике восточных медитаций, о необходимости ставить и контролировать дыхание. У него был оригинальный ум, и он немало почерпнул из собственных глубин.
Остроумец Честертон заметил, что в основу позитивной религии должны были положить календарь, как бы странно это ни выглядело. В календаре есть точка отсчета, есть разметка по годам, неделям и дням. Все годится, лишь бы человек ощущал ток времени как явление положительное, позабыв о реальном потоке, сулящем старость и разрушение.
Но несмотря на все достоинства, система Конта — подчеркиваю — потерпела фиаско, провалилась окончательно и бесповоротно.
Может быть, и возможна религия без Бога (или, если вы предпочитаете, философия, словом, нечто, что влечет за собой как неизбежное следствие этику, «человеческое достоинство» и даже политическую доктрину). Но все это, по-моему, невозможно без веры в вечную жизнь. Во всех монотеистических религиях вера в вечную жизнь наиболее востребованный продукт,и, если она существует, все становится возможным, ни одна жертва не кажется тяжкой по сравнению с подобной наградой. Доказательство? Исламские террористы-смертники.
Конт не предложил ничего подобного, он говорил лишь о возможности уцелеть в памяти людей. Свои теории он облекал в более пышную форму, обещая слияние с Высшим Существом, но, по сути, речь шла именно о теоретической возможности уцелеть в людской памяти. Этого оказалось мало.