Виргинцы (книга 2)

"Eh, la belle affaire {Ого, хорошенькое дельце! (франц.).}, - сказал он. - Куда ты ранен, в ногу?" Он тут же крепко перетянул мне ногу своим шарфом. "Они убьют тебя, если ты попадешься им на глаза. Ah, tiens! {Вот что! (франц.).} Надевай этот мундир и шляпу с белой кокардой. Позови на помощь по-французски, когда будут проходить наши. Они примут тебя за француза. Назовись Брюнэ из Квебекского добровольческого полка. Да хранит тебя бог, Брюнэ. А я должен тебя оставить. Это генеральный debacle {Разгром (франц.).}, и ваши красные мундиры удирают от нас, мой мальчик". 
Ах, какое поражение это было! Какой позорный день для Англии! 
Грубая повязка, наложенная Флораком, приостановила кровотечение; этот добрый малый помог мне сесть, прислонив меня к дереву, зарядил мой пистолет и положил его рядом со мной, чтобы я мог постоять за себя, если еще какому-нибудь мародеру вздумается на меня напасть. Потом он дал мне напиться из тыквенной фляги, взяв ее у незадачливого французского солдата, вознамерившегося убить меня и поплатившегося за это жизнью, и первый же глоток сразу освежил меня и поднял мой дух. Флорак сделал пометку на дереве, к которому меня прислонил, огляделся по сторонам, стараясь удержать в памяти кое-какие приметы местности, чтобы потом по ним разыскать меня, и бросился догонять свою часть. 
"Ты видишь, как я люблю тебя, Джордж, - сказал он мне на прощанье, - в такую минуту я все же задержался здесь ради тебя". Не припомню, говорил ли я тебе, Гарри, что Флорак был мне в какой-то мере обязан. В Квебеке я выиграл у него некоторую сумму в карты (согласившись играть после долгих упрашиваний с его стороны), и он оказался в трудном положении, так как расплатиться ему было нечем; тогда я взял его расписку, раскурил ею трубку и простил ему долг. Как видите, сэр, вы не единственный азартный игрок в нашей семье. 
Вечером этого трагического дня, когда преследование нашего отступающего войска закончилось, этот- верный своему слову малый вернулся за мной вместе с двумя индейцами, на поясе у которых болтались еще дымящиеся от крови скальпы, и сказал им, что я - француз, его брат, был ранен днем в сражении, и теперь меня надо отнести в форт. Они уложили меня на одно из своих одеял и потащили куда-то; я стонал, а верный Флорак шел рядом. Оставь он меня с ними одного, они, разумеется, тотчас опустили бы меня на землю, обшарили бы мои карманы и прибавили бы мой скальп к окровавленным трофеям, снятым с каких-то злополучных бедняг. Флорак пообещал индейцам напоить их в форте коньяком, если они благополучно доставят меня туда. Об этом путешествии у меня сохранилось лишь самое смутное воспоминание, - боль от раны в ноге была непереносима, и я несколько раз терял сознание. Наконец наш путь был окончен. Меня доставили в форт, в бревенчатую хижину коменданта, и уложили на койку Флорака. 
Мое полубесчувственное состояние было для меня спасением. Меня принесли в форт под видом раненого французского солдата из гарнизона. Впоследствии я узнал, что в то время, когда я лежал в горячке, несколько пленных, захваченных во время ужасного нашего поражения, были доставлены под стены Дюкена, где индейцы подвергли их пыткам, безжалостно убили и сожгли на глазах у гарнизона. 
Легко себе представить, в какой страх и трепет повергал рассказ Джорджа внимавших ему с глубоким сочувствием слушателей. Тео, схватив руку Этти, глядела на Джорджа совершенно потрясенная. А Гарри, ударив кулаком по столу, воскликнул: 
- Проклятые краснокожие! Негодяи, убийцы! Нам не будет покоя, покуда их всех не переловят! 
- В Пенсильвании, когда я оттуда уезжал, была предложена награда в сто тридцать долларов за каждый индейский скальп, - задумчиво проговорил Джордж. - И пятьдесят - за женский. 
- Пятьдесят за женский, душа моя? Вы слышите, миссис Ламберт? - сказал полковник, приподнимая пальцами локоны жены. 
- Негодяи, убийцы! - повторил Гарри. - Надо с ними покончить, сэр! Раз и навсегда! 
- Не знаю, как долго провалялся я в лихорадке, - продолжал Джордж. Когда сознание возвратилось ко мне, моего дорогого Флорака уже не было со мной. Его рота была направлена против одного английского форта на территории Пенсильвании, который французы хотели захватить. К тому времени, когда я настолько оправился, что уже мог задавать вопросы и понимать, что мне отвечают, в Дюкене оставалось не больше тридцати европейцев. Этот форт легко можно было бы отбить обратно, если бы у нас хватило духу возвратиться туда после такого поражения. 
Там, на берегу реки, мой старинный враг - малярия - снова ополчился на меня. Я выжил просто чудом. Если бы не доброта одной метиски, которая, сжалившись надо мной, принялась меня выхаживать, мне бы никогда не встать с одра болезни и бедняга Гарри в самом деле стал бы тем, кем он себя считал еще вчера - единственным оставшимся в живых сыном нашей матушки и единственным наследником деда. 
Я помнил, что Флорак, укладывая меня на свою постель, сунул мне под подушку мои часы, деньги и кой-какие бывшие при мне безделицы. Когда сознание возвратилось ко мне, я обнаружил, что все это исчезло. Угрюмый старик-сержант - единственный остававшийся в хижине французский офицер - с проклятием заявил мне, что я должен еще благодарить бога, раз мне удалось уцелеть. Если бы не мой белый мундир и кокарда, сказал он, я бы разделил судьбу других каналий из страны ростбифов, вполне ими заслуженную. 
Когда я начал выздоравливать, в форте уже почти не оставалось гарнизона. Индейцы, обогатившись взятой у англичан добычей, покинули форт, а большая часть французских солдат была направлена на север. Мой добрый Флорак вынужден был по долгу службы покинуть меня, препоручив заботам сержанта-инвалида. Мосье де Контркер тоже ушел на север с одной из экспедиций, сдав командование фортом Дюкен старому поручику по имени Мюзо. 
Этот Мюзо очень давно покинул Францию и служил в колониях. Он, по-видимому, пользовался не слишком хорошей репутацией у себя на родине и знал, что при существующей там системе во всем отдавать предпочтение людям благородного происхождения ему не приходится рассчитывать на продвижение по службе и повышение в чине. Думаю, что это он распорядился моими гинеями, точно так же, как и моими часами, которые я увидел однажды у него на комоде, зайдя к нему в комнату.