История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага
Пен, покраснев, подтвердил, что писал к ней.
- Верно, стихи? И прозу тоже? Было время, я и сам баловался стихами. Помню, когда я только вступил в военную службу, я для всех товарищей по полку сочинял стихи; иногда получалось очень мило. Еще недавно я беседовал с моим старым другом генералом Хоблером: в 1806 году, когда мы стояли на мысе Доброй Надежды, я набросал для него несколько строк - так поверишь ли, он их до сих пор помнит от слова до слова: старый мошенник пускал их в ход не раз и не два, он даже проверил их на миссис Хоблер - а за ней дали шестьдесят тысяч фунтов. Так, значит, ты писал стихи, Пен?
Пен снова покраснел и подтвердил, что, точно, писал стихи.
- А отвечает твоя красавица стихами или прозой? - спросил майор, поглядывая на племянника с очень странным выражением, словно говоря: "О, святая простота! Мозес и зеленые очки!"
Пен снова покраснел и признался, что она к нему писала, только не стихами, и тут же прижал левым локтем боковой карман, что майор, этот стреляный воробей, не преминул заметить.
- Письма, я вижу, при тебе, - сказал он, кивая Пену и указывая на собственную грудь (простеганную до очень мужественного вида заботами мистера И. Штульца). Ладно уж, чего там. А я бы охотно взглянул на них одним глазком.
- Да я... - начал Пен, крутя между пальцами стебельки от клубники. Я... - Но фраза эта осталась незаконченной; ибо смущенная физиономия Пена была так уморительна, что майор, не в силах больше сдерживаться, громко расхохотался, а глядя на него, Пен и сам покатился со смеху.
В таком веселом расположении духа они и ввалились в гостиную к миссис Пенденнис. Она еще из-за двери с удовольствием прислушивалась к их смеху.
- Ах ты хитрец! - сказал майор, кладя руку на плечо юноше, а другой шутливо похлопывая его по карману. Там и правда захрустела бумага. Пен обрадовался... загордился... возликовал... Одно слово - слюнтяй!
За чаем оба держались превесело. Любезность майора не знала границ. Никогда еще он не пил такого вкусного чая, а такого хлеба нигде, кроме как в деревне, и не бывает. Он упросил миссис Пенденнис спеть им романс. Потом захотел послушать Пена и не мог налюбоваться красотой его голоса; велел ему принести рисунки и карты и расхвалил их как свидетельство исключительных способностей; отметил, что французское произношение у Пена отличное, словом, льстил простодушному юноше с великим искусством, как поклонник - своей возлюбленной. И когда настало время спать, мать и сын разошлись по своим комнатам, совершенно очарованные добротой майора.
У себя в спальне Элен, вероятно, как всегда, сотворила молитву; Пен же, перед тем как уснуть, перечитал письма Эмили, точно и без того не знал их наизусть. Надобно заметить, что этих посланий было всего три, и чтобы запомнить их содержание, не требовалось особенных усилий.
В письме э 1
"Мисс Фодерингэй шлет мистеру Пенденнису привет и признательность и от имени своего папеньки и своего собственного имеет честь благодарить его за _восхитительнейшие подарки_. Их будут _бережно хранить_; и мисс Ф. и капитан К. никогда не забудут, какой _дивный вечер_ они провели в _прошедший вторник_".
Письмо э 2 гласило:
"Дорогой сэр, в будущий вторник мы собираем за своим _скромным столом к раннему чаю_ несколько _близких друзей_, и я по этому случаю надену _восхитительный шарф_, который вместе с _дивными стихами_, при нем присланными, я буду _хранить как зеницу ока_; и папаша просит меня передать, что будет счастлив, ежели Вы почтите своим присутствием "сей праздник разума, общенье душ", так же как искренне Вам признательная - _Эмили Фодерингэй_",
Письмо э 3 было несколько более секретного свойства и показывало, что дело значительно продвинулось:
"Ваше вчерашнее поведение _непростительно_. Почему Вы не дождались меня у театра? Папаша не мог проводить меня по причине глаза: он в воскресенье вечером зацепился за ковер на лестнице и упал. Я видела, Вы весь вечер смотрели на мисс Дигл. Вы были _так очарованы_ Лидией Ленгвиш, что на Джулию и не взглянули. Я _так сердилась_, что чуть не задушила Бингли. В пятницу я играю _Эллу Розенберг_. Вы придете? _Мисс Дигл тоже участвует_. - Ваша Э. Ф."
Эти три письма мистер Пен время от времени перечитывал во всякие часы дня и ночи и прижимал их к сердцу с восторгом и жаром, каких, несомненно, заслуживали столь замечательные сочинения. Не менее тысячи раз он поцеловал надушенную атласную бумагу, освященную рукой Эмили Фодерингэй. Это было все, что он получил за свою страсть и огонь, клятвы и уверения, рифмы и метафоры, бессонные ночи и неотвязные мысли, страдания, сомнения и страхи. Ради этого ослепленный юноша поставил на карту все, что имел: подписался на сотнях векселей, отдав свое сердце "предъявителю"; связал себя на всю жизнь, а взамен получил ломаный грош. Ибо мисс Костиган была девица столь благонравная и столь отменно собой владела, что ей и в голову бы не пришло дать больше и сокровища своей любви она приберегала до того дня, когда сможет оделить ими своего избранника с благословения церкви.
Но мистер Пен был доволен и тем, что имел; он еще раз с упоением перечитал свои три письма и отошел ко сну в полном восторге от доброго лондонского дядюшки, который, конечно же, со временем уступит его желаниям, короче - в идиотском состоянии полного довольства собой и всем на свете.
Глава IX,
в которой майор открывает кампанию
Всякий, кто сподобился доступа в избранные круги общества, вынужден будет признать, что жертва, на которую пошел майор Пенденнис, свидетельствовала о необыкновенном его великодушии и родственной привязанности. Он махнул рукой на Лондон в мае - на газеты по утрам дневные паломничества из клуба в клуб - конфиденциальные визиты к знатным леди - верховые прогулки в Хайд-парке, обеды, кресло в опере, субботние и воскресные вылазки в Фулем или Ричмонд, большие приемы, где можно удостоиться поклона милорда герцога или милорда маркиза, а наутро прочесть свое имя в светской хронике "Морнинг пост", и не столь пышные, но тем более уютные и восхитительные сборища в тесном кружке избранных, - от всего этого он отказался ради отшельнической жизни в скромном деревенском доме, где все его общество составляли скудоумная вдова с балбесом-сыном, недотепа-учитель и десятилетняя девочка.