История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага
Вдова не знала, что отвечать. Из своего скромного опыта она не почерпнула никаких суждений на этот счет. Разговоры об этом предмете были ей неприятны: сердечное злоключение собственной юности она выдержала стойко и излечилась; чужие страсти, пожалуй, даже вызывали у ней досаду, если не считать, разумеется, Пена, чьи страдания она ощущала как свои и, вероятно, переживала его хвори и горести куда тяжелее, нежели он сам. Теперь она приглядывалась к сыну молча, с затаенным ревнивым сочувствием, хотя он, как уже было сказано, не делился с ней своим горем.
Нужно отдать должное майору: он проявил похвальное долготерпение и в полной мере доказал свои родственные чувства. Для человека, вхожего чуть ли не во все лондонские гостиные и привыкшего за один вечер появляться на трех приемах, жизнь в Фэроксе была неимоверно скучна. Изредка - обед у пастора или у кого-нибудь из соседей-помещиков; унылая партия в триктрак с невесткой, всячески старавшейся его развлечь, - вот к чему сводились его утехи. Он с жадностью накидывался на почту, вечернюю газету прочитывал от слова до слова. Кроме того, он прилежно лечился, считая, что после лондонских пиршеств тихая жизнь пойдет ему на пользу. По утрам и к обеду он тщательно одевался и регулярно совершал моцион на террасе перед домом. Так, с помощью своей трости, туалетных принадлежностей, аптечки, шашек и газет сей мудрый и суетный человек спасался от скуки; если он и не трудился день-деньской, как те пчелки, что летали в саду миссис Пенденнис, то хотя бы коротал день за днем, по мере сил стараясь скрасить свое заточение.
Пен вечерами тоже садился иногда за триктрак, а не то слушал, как мать играет на фортепьяно простенькие пьесы, но он по-прежнему был беспокоен и удручен; известно даже, что он порою вставал на рассвете и отправлялся в Клеверинг-Парк, к темному пруду среди шепчущего камыша и зеленой ольхи, в котором при дедушке последнего баронета утопилась скотница, - ее призрак, как говорят, доныне посещает эти места. Пен, однако, не утопился в этом пруду, хотя мать, возможно, и подозревала его в таком намерении. Он удил там рыбу и думал, думал, между тем как поплавок чуть подрагивал от набегавшей ряби. Удачная ловля не оставляла его равнодушным, и он, случалось, приносил домой карпов, линей или угря, а майор собственноручно жарил их на французский манер.
У этого пруда, под раскидистым деревом, Пен сочинил немало стихов, подходящих к его душевному состоянию (перечитывая их впоследствии, он краснел и недоумевал, как он мог выдумать такую чушь). А что касается до дерева, то настал день, когда в то самое дупло, где хранилась у него жестянка с червями и прочая рыболовная снасть, он... но не будем забегать вперед. Достаточно сказать, что он писал стихи и находил в том великое облегчение. Когда муки любви достигают этой точки, они могут быть громогласны, но большой опасности уже не таят. Когда мужчина ломает голову, подыскивая к слову "слезы" иную рифму, чем "розы" или "грезы", он и не воображает, как недолго ему осталось страдать. Так было и с Пеном. Но пока его по-прежнему бросало в жар и в холод, и долгие дни угрюмой раздражительности, тупого уныния и покорности судьбе сменялись приступами неистовой ярости, когда он, оседлав Ребекку, носился по округе или мчался в Чаттерис, размахивая руками, как помешанный, и, к удивлению встречных возчиков и сторожей у заставы, выкрикивая имя коварной изменницы.
В эту пору частым и желанным гостем в Фэроксе стал мистер Фокер, чья живость и чудачества всегда веселили майора и Пена, а вдову и маленькую Лору повергали в изумление. Его коляска цугом вызвала переполох на рыночной площади Клеверинга, где он опрокинул лоток с товаром, стегнул пуделя миссис Падбус по выбритой части спины и выпил в "Гербе Клеверингов" стакан клубничной настойки. Все видные обитатели городка узнали, кто он такой, и стали разыскивать его в "Книге пэров". Он был так молод, а справочники их так стары, что его там не оказалось, а матушка его, женщина уже в летах, значилась среди потомства графа Рошервилля еще как леди Агнес Милтон. Но имя его, и состояние, и родословная все же очень скоро стали известны в Клеверинге, где, можете в том не сомневаться, обсуждался на все лады и роман бедного Пена с актрисой из Чаттериса.
Старинный городок Клеверинг-сент-Мэри, если посмотреть на него с лондонской дороги в том месте, где она проходит мимо ворот Фэрокса, и окинуть взглядом быструю искристую Говорку, выбегающую из городка и вьющуюся вдоль лесов Клеверинг-Парка, и древнюю колокольню и острые крыши домов над зеленью деревьев и старыми стенами, позади которых тонут в солнечной дымке холмы, что тянутся от Клеверинга на запад, к морю, - городок этот выглядит таким веселым, уютным, что, должно быть, не один путешественник всей душой потянулся к нему с крыши дилижанса и подумал, что вот в таком тихом, приветливом уголке ему хотелось бы на закате дней отдохнуть от жизненных бурь. Том Смит, кучер дилижанса "Поспешающий", указывал, бывало, кнутом на прибрежное дерево, от которого открывался особенно красивый вид на церковь и город, и сообщал пассажиру, оказавшемуся рядом с ним на козлах, что "вон под тем деревом всегда сидят художники, когда срисовывают церковь. В прежние-то дни, сэр, это был монастырь...". И в самом деле, вид настолько хорош, что я очень советую мистеру Стэнфилду или мистеру Робертсу наведаться сюда в следующую свою поездку.
Подобно Константинополю, когда смотришь на него с Босфора; подобно миссис Ружмон в театральной ложе, когда любуешься ею из ложи напротив; подобно многому, к чему мы стремимся и чем начинаем восхищаться задолго до того, как достигнем цели, - Клеверинг издали лучше, нежели вблизи. Городок, на расстоянии полумили казавшийся таким веселым, уныл и скучен. На улицах, кроме как в базарные дни, не встретишь ни души. Стук деревянных подошв отдается на целый околоток, и в полной тишине можно услышать, как скрипит на столбе ржавая вывеска перед "Гербом Клеверингов". В собрании не было ни одного бала с тех пор, как клеверингские волонтеры чествовали своего полковника, старого сэра Фрэнсиса Клеверинга; конюшни, некогда вмещавшие большую часть лошадей этого блестящего, но канувшего в вечность полка, стоят теперь пустые и заброшенные: лишь по четвергам здесь останавливаются фермеры, и задранные кверху оглобли их телег и двуколок создают видимость оживления; да мировые судьи собираются на свои заседания в бывшей карточной комнате полкового клуба.