Будущее непределенное
Впрочем, сейчас не время для сомнений. Он здесь для того, чтобы творить добро. Он быстро поднял руки, сомкнув их в кольцо над головой. Народ склонил головы в ответ на благословение, так что вряд ли кто заметил его увечную руку. Он остановился на Шестой Проповеди, но прежде ему предстояло исправить небольшую теологическую ошибку, допущенную Кинулусимом.
Итак, начало стандартное:
— Братья и сестры! Быть сегодня с вами — истинное наслаждение для меня. В первый раз здесь, у Семи Камней, вас было только трое… — Он отбарабанил эту часть, а рука его уже горела.
Теперь об ошибке Кинулусима. Он замедлил речь, стараясь придать мыслям распевную плавность рэндорианского.
— Наш достойный брат Кинулусим говорил хорошо и открыл вам много великих истин. Сохраните их в ваших сердцах. Он достойный слуга Неделимого. По скромности своей он уверял вас, будто я достойнее его. Не верьте ему, пусть даже он говорил это из самых лучших побуждений. Да, я один из апостолов, но это не делает меня лучше Кинулусима — или лучше любого из вас — в глазах Господа. Неделимый избрал меня, чтобы я нес слово Его миру, не за какие-то мои достоинства. Я тоже грешен. Я всего лишь человек, как и Кинулусим… — Ну и так далее, и тому подобное.
Покончив с формальностями, он перешел к проповеди. Он репетировал ее много раз, так что справлялся без особого труда. Шестая Проповедь была его любимой, он ее почти полностью заимствовал из Нагорной Проповеди. Синтетическая теология Службы всегда заставляла его ощущать себя лицемером, но этика у них была безупречна. Он сам всю свою жизнь верил в эти принципы.
Блаженны нищие… Блаженны плачущие… Это действовало. Еще как действовало! Вокруг, куда ни посмотри, горящие восторгом глаза.
Вскоре мана полилась потоком. Обрубок руки болел так, словно его окунули в расплавленный свинец. Он буквально ощущал пальцы своей правой руки, давным-давно, еще в семнадцатом году сгнившие в грязи где-то в Бельгии. Боль напомнила ему, что он должен держать руки по бокам. Вовсе не обязательно привлекать внимание зрителей к тому, что он носит перчатки, пусть даже мало кто из них заметит это и уж вряд ли кто осмелится спросить зачем. Впрочем, вера ничего не говорила о том, что апостолы должны обладать безупречным телосложением, хотя на деле постоянная подпитка маной и поддерживала их здоровье, позволяя им не стареть. Он не породит теологического парадокса, если откроет свое увечье. Вот если он исцелится
— тогда совсем другое дело.
Многие из пришедших на проповедь уже видели его раньше и — он надеялся
— увидят его в будущем. Очевидное чудо — заново выросшая кисть — такое святым никогда не дозволялось, уж за этим-то Служба строго следила. Если бы о подобном чуде стало известно, в глазах людей Джулиан Смедли сделался бы сверхсвятым или даже богом — нет, такого бы Служба не пропустила. Она и так уже потеряла слишком много миссионеров, переметнувшихся на сторону противника; последней была сладкоречивая Дорис Флетчер, ныне Божественная Оис, аватара Эльтианы, покровительница новомодного искусства книгопечатания.
Он оседлал любимого конька:
— Заклание кур в храме не отвратит от вас гнев Неделимого, братья и сестры мои! Он судит вас не по приношениям, которые вы делаете демонам, но по каждому мгновению вашей повседневной жизни. Доброта и нравственность — вот жертвы, которые он требует от вас…
Совершеннейшая банальность для человека, воспитанного в христианстве, однако для многих его слушателей это было новым и неожиданным. Всю жизнь их учили преклоняться перед богатыми и власть имущими, преклоняться и не жалеть их. Пентатеон не учил смирению и милосердию. Пятеро требовали одного лишь повиновения, ибо это давало им ману.
— Не надо богатых храмов! — вещал Джулиан. Это место ему нравилось особенно. — Растрачивание ваших пожертвований на камень и позолоту не добавит чести Неделимому! Используйте лучше эти деньги на то, чтобы накормить голодающего ребенка или облегчить страдания калеки. Вот дорога, которая приведет вас к заслуженному месту среди звезд…
Полнейшая чушь. Однако Пентатеон столетиями подкупал свои жертвы обещаниями того, что повинующиеся богам будут вечно обитать среди звезд. Для сохранения конкурентоспособности Единственный Истинный Бог должен предлагать по крайней мере не меньше этого, и безопаснее казалось принять местную веру, чем изобретать новую загробную жизнь. Потенциальные обращенные неохотно примут незнакомый им Рай.
Слова плавно текли одно за другим; по лицу Джулиана струился пот. Краем глаза он заметил какое-то движение. Еще одно. Где-то на опушке солнечный луч блеснул на металле. Окружив рощу со всех сторон, солдаты начали пробираться сквозь кусты к поляне. В руках у всех обнаженные мечи.
Проклятие!
Слушатели ждали, озадаченные его внезапным молчанием. Он забыл, на чем остановился. Неужто влип? Он ободряюще улыбнулся перепуганной пастве и перепрыгнул через несколько строк, дабы быть уверенным, что не повторится. Мозг лихорадочно работал.
И сердце билось столь же лихорадочно. Такого страха он не испытывал с того самого дня, когда снаряд бошей похоронил его заживо.
Он ведь не Джамбо Уотсон, который способен заставить магистрат и солдат пасть на колени, у него тут тридцать — если не больше — вооруженных людей. Он и не Педро Гарсия, который в схожей ситуации улизнул с помощью магии. Джулиан Смедли не мог спастись с помощью маны, даже если бы захотел. Каждая капля маны, которую он получал, шла на исцеление его руки — это происходило не по его воле, просто происходило, и все. Когда он попал в Соседство полтора года назад, рука его заканчивалась запястьем. Теперь у него уже целая ладонь. В последнюю поездку из нее начали расти пять отростков. Еще одна такая поездка — и у него уже будет что-то, похожее на пальцы.
Вот и нет! Эта поездка убьет его. Скорее всего он погибнет, пронзенный мечом, прежде чем успеет что-либо предпринять.
Ладно. Первым делом надо сохранить контроль над собравшимися. Паства еще слишком увлечена его словами, чтобы заметить нежданных гостей. Если рэндорианцы ударятся в панику и бросятся бежать, все кончится кровавой баней.