Кэтрин

Но на всякого мудреца довольно простоты; и Хэйс, равнодушный прежде ко всем, кроме собственной особы, спал и видел добиться расположения Кэтрин, воспылав к ней той отчаянной, безрассудной и неутолимой страстью, что часто заставляет терять голову самых холодных себялюбцев. Напрасно родители (от которых он унаследовал свое скопидомство), в чаянье искоренить эту страсть, пытались сводить его с женщинами, имевшими деньги и желавшими приобрести мужа; все попытки ни к чему не привели; Хэйс, как ни странно, оставался нечувствительным к любым соблазнам, и хоть сам готов был признать неразумность своей любви к нищей трактирной служанке, тем не менее продолжал упорствовать. "Я знаю, что я болван, - говорил он, - и более того, девчонка и смотреть на меня не хочет; но я должен на ней жениться и женюсь; иначе я умру". Ибо надо отдать справедливость мисс Кэтрин, она издавна сочла брак условием sine qua non {Непременным (лат.).} для себя, и любые предложения иного свойства отвергались ею с величайшим негодованием. 
Бедняга Том Буллок, тоже ее верный поклонник, сватался к ней, как уже было сказано; но три шиллинга в неделю и пудинг не пленили воображения нашей красотки, и Том получил презрительный отказ. Делал ей уже предложение и Хэйс. Кэтрин предусмотрительно не сказала "нет"; просто она еще очень молода и не хочет торопиться, она пока не испытывает достаточно глубоких чувств к мистеру Хэйсу, чтобы стать его женой (кстати, эта молодая девица едва ли была способна испытывать глубокие чувства к кому бы то ни было), - словом, обожателю внушена была лестная надежда, что, если в ближайшие годы никого лучше не найдется, она, так и быть, соблаговолит стать миссис Хэйс. И бедняга покорился своей печальной участи - жить в ожидании того дня, когда мисс Кэтрин найдет возможным принять его в качестве pis aller {За неимением лучшего (франц.).}. 
А пока что она почитала себя свободной, как ветер, и не отказывала себе ни в одном из невинных удовольствий, доступных "присяжной беспутнице" кокетке. Она строила глазки холостякам, вдовцам и женатым мужчинам с незаурядным для ее лет искусством; впрочем, пусть не кажется читателю, что она рано начала. Женщины - благослови их бог - кокетничают уже в пеленках. Трехгодовалые прелестницы жеманятся перед кавалерами пяти лет; девятилетние простушки ведут атаку на юных джентльменов, едва достигших двенадцати; а уж шестнадцать лет для девушки - золотая пора кокетства; особенно, если обстоятельства ей благоприятствуют: ну, скажем, она - красотка при целом выводке безобразных сестриц, или единственная дочь и наследница большого состояния, или же служанка в деревенской харчевне, как наша Кэтрин; такая в шестнадцать лет водит за нос мужчин с непосредственностью и невинным лукавством юности, которых не превзойти в более зрелые годы. 
Итак, мисс Кэтрин была то, что называется franche coquette {Откровенная кокетка (франц.).}, и мистер Хэйс был несчастен. Жизнь его протекала в бурях низменных страстей; но никакой ураган чувств не мог сокрушить стену равнодушия, преграждавшую ему путь. О, жестокая боль неразделенной любви! И жалкий плут, и прославленный герой равно от нее страдают. Есть ли в Европе человек, которому не доводилось много раз испытывать эту боль, - взывать и упрашивать, и на коленях молить, и плакать, и клясть, и неистовствовать, все понапрасну; и долгие ночи проводить без сна, наедине с призраками умерших надежд, с тенями погребенных воспоминаний, что по ночам выходят из могил и шепчут: "Мы мертвы теперь, но когда-то мы жили; и ты был счастлив с нами, а теперь мы пришли подразнить тебя: ждать нечего больше, влюбленный, ждать нечего, кроме смерти". О, жестокая боль! О, тягостные ночи! Коварный демон, забравшись под ночной колпак, льет в ухо тихие, нежные, благословенные слова, звучавшие некогда, в один незабываемый вечер; в ящике туалетного стола (вместе с бритвой и помадой для волос) хранится увядший цветок, что был приколот на груди леди Амелии Вильгельмины во время того бала, - труп радужной мечты, которая тогда казалась бессмертной, так прекрасна она была, так исполнена сил и света; а в одном из ящиков стола лежит среди груды неоплаченных счетов измятое письмо, запечатанное наперстком; оно было получено вместе с парой напульсников, связанных ею собственноручно (дочка мясника, она свои чувства выражала, как умела, бедняжка!), и заключало в себе просьбу "насить в колидже на память о той, каторая"... три недели спустя вышла за трактирщика и давным-давно думать о вас забыла. Но стоит ли множить примеры - стоит ли дальше описывать муки бедного недалекого Джона Хэйса? Заблуждается тот, кто думает, будто любовные страсти ведомы лишь людям, выдающимся по своим достоинствам или по занимаемому положению; поверьте, Любовь, как и Смерть, сеет разрушения среди pauperum tabernas {Лачуг бедняков (лат.).} и без разбора играет богачами и бедняками, злодеями и праведниками. Мне не раз приходило на ум, когда на нашей улице появлялся тощий, бледный молодой старьевщик, оглашая воздух своим гнусавым "старье бере-ем!" - мне не раз, повторяю, приходило на ум, что узел с допотопными панталонами и куртками, придавивший ему спину, - не единственное его бремя; и кто знает, какой горестный вопль рвется из его души, покуда он, оттопырив к самому носу небритую губу, выводит свое пронзительное, смешное "старье бере-ем!". Вон он торгуется за старый халат с лакеем из номера седьмого и словно бы только и думает, как побольше выгадать на этих обносках. Так ли? А может быть, все его мысли сейчас на Холивелл-стрит, где живет одна вероломная красотка, и целый ад клокочет в груди этого бедного еврея! Или возьмем продавца из мясной лавки в Сент-Мартинс-Корт. Вон он стоит, невозмутимо спокойный на вид, перед говяжьей тушей, с утра до захода солнца, и, кажется, от века до века. Да и поздним вечером, когда уже заперты ставни и все кругом притомилось и затихло, он, верно, все стоит тут, безмолвный и неутомимый, и рубит, и рубит, и рубит. Вы вошли в лавку, выбрали кусок мяса на свой вкус и ушли с покупкой; а он все так же невозмутимо продолжает свою Великую Жатву Говядины. И вам кажется, если где-нибудь Страсть должна была отступить, так именно перед этим человеком, таким непоколебимо спокойным. А я в этом сомневаюсь и дорого бы дал, чтобы узнать его историю. Кто знает, не бушует ли огненный вулкан внутри этой мясной горы, такой безмятежной на вид, - кто поручится, что сама эта безмятежность не есть спокойствие отчаяния?