Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 2)
- А не встретим ли мы вас нынче у дядюшки Хобсона? - продолжала эта леди, вновь обращаясь к Клайву. - Его супруга - совершенно обворожительная и в высшей степени образованная женщина; она была так приветлива и любезна с нами, мы сегодня у них обедаем. Барнс с женой проводят медовый месяц в Ньюкоме. Леди Клара прелестное милое созданье, а ее папенька и маменька, право же, - чудесные люди! Какая жалость, что сэр Брайен не мог присутствовать на свадьбе! Там был чуть ли не весь Лондон. Сэр Гарвей Диггс говорит, что бедный баронет поправляется очень медленно. Все мы ходим под богом, мистер Ньюком! Печально думать, как он немощен средь этого великолепия и богатства, - все это ему уже не в радость! Но будем надеяться на лучшее, на то, что здоровье к нему вернется!
В таких и подобных разговорах, в коих бедняга Флорак принимал весьма малое участие (он стал грустным и безмолвным в обществе своей престарелой супруги), протек наш визит; мистер Пенденнис, предоставленный самому себе, имел полную возможность сделать некоторые наблюдения относительно особы, удостоившей его знакомством.
На столе лежали два аккуратных пакетика с надписью "Принцессе де Монконтур", конверт, адресованный той же даме, рецепт за номером 9396 на какое-то снадобье и еще листик бумаги, испещренный кабалистическими знаками и снабженный подписью очень модного тогда медика сэра Гарвея Диггса, из чего я заключил, что принцесса де Монконтур была или почитала себя особой слабого здоровья. Возле телесных лекарств лежали те, что предназначались для врачевания души - стопка хорошеньких книжечек, переплетенных под старину и по большей части набранных антиквой, со множеством рисунков в готическом стиле, изображавших благолепных монахов со склоненной набок головой, детей в длинных накрахмаленных ночных сорочках, девиц с лилиями в руке и прочее такое, из чего следовало заключить, что владелица сих томиков теперь не столь враждебна к Риму, как в прежние времена, и что она в духовном смысле переселилась из Клепема в Найтсбридж, подобно тому, как многие богатые купеческие семьи проделали это перемещение на деле. Длинная полоса, вышиваемая готическим узором, еще отчетливей выдавала нынешние вкусы хозяйки; и гость, изучавший на досуге эти предметы, пока им никто не занимался, с трудом удержался от смеха, когда правильность его догадок подкрепило вторичное появление великана-лакея, громогласно возвестившего: "Мистер Ханимен!" - предваряя тем приход означенного священнослужителя.
- C'est le Directeur. Venez fumer dans ma chambre, Pen {Это духовник. Пойдемте ко мне, Пен, покурим (франц.).}, - пробурчал Флорак, когда в комнату скользящей походкой вошел Ханимен с чарующей улыбкой на лице; он слегка покраснел, когда увидел своего племянника Клайва, сидевшего возле принцессы. Так это он - тот дядюшка, который рассказывал мадам де Флорак про Клайва и его батюшку! По видимости, Чарльз процветал. Он протянул своему милому племяннику для пожатия обе руки в Новеньких сиреневых лайковых перчатках; едва он появился, Флорак с мистером Пенденнисом улизнули из комнаты, так что никаких точных сведений о состоявшейся нежной встрече мы сообщить не можем;
Когда я выходил из гостиницы, перед крыльцом дожидалась коричневая карета, запряженная парой красивых лошадей; на сбруе и дверцах всюду стояли княжеские коронки, изящней которых вы, наверно, не видели, и под каждой монограмма, загадочная, как клинопись на ассирийской колеснице мистера Лейарда, и я предположил, что ее высочество собирается подышать свежим воздухом.
Находясь в Сити, Клайв и не подумал заглянуть в банк к своим родственникам. Впрочем, там заправлял теперь один мистер Хобсон, поскольку мистер Барнс находился в Ньюкоме, а баронету, очевидно, не суждено уже было появиться в приемной их фирмы. И тем не менее семейный долг призывал нашего юношу навестить дам, и потому, движимый исключительно этим чувством, он в первый же день поспешил на Парк-Лейн.
- Семейство в отъезде, почитай неделю, с того дня, как справили свадьбу, - сообщил Клайву лакей, ездивший с ними в Баден-Баден, открыв гостю дверь и признавши его. - Сэр Брайен, спасибо, сэр, чувствует себя лучше. Все отбыли в Брайтон. Только мисс Ньюком в Лондоне, живет у своей бабушки на Куин-стрит в Мэйфэре, сэр.
Лакированные двери закрылись за Джимсом; бронзовые рожи на дверных молотках привычно скалили Клайву зубы, и он разочарованно спустился по голым ступеням. Не станем скрывать, что он тут же пошел в клуб и заглянул в адрес-календарь, чтоб узнать номер дома леди Кью на Куин-стрит. Но графиня в тот сезон снимала меблированный дом и потому среди обитателей Куин-стрит ее благородное имя не значилось.
Миссис Хобсон не оказалось дома; вернее сказать, Томасу было велено не впускать посторонних по таким-то дням и до такого-то часа; так что тетушка Хобсон повидала Клайва, а он ее нет. Право, не знаю, очень ли он сожалел об этой неудаче. Итак, все положенные визиты были им сделаны, и он отправился обедать к Джеймсу Бинни, после каковой трапезы поспешил на пирушку, устроенную в честь него в тот вечер его холостыми друзьями.
Глаза Джеймса Бинни засияли радостью, когда он увидел Клайва; послушный отцовскому предписанию, молодой человек поспешил на Фицрой-сквер, едва водворившись в своем старом жилище, которое оставалось за ним во время его отсутствия. Резная мебель и прочие старые вещи, портрет отца, грустно глядевшего с холста, по-чужому встретили Клайва в день его прибытия. Не удивительно, что он рад был бежать из этого заброшенного места, населенного сотней гнетущих воспоминаний, в гостеприимный дом по соседству на Фицрой-сквер, к своему другу и опекуну.
Здоровье Джеймса ничуть не улучшилось за те десять месяцев, что Клайв отсутствовал. После того падения он уже не мог больше как следует ходить и совершать свои обычные моционы. Ездить верхом он был так же непривычен, как покойный мистер Гиббон, на которого наш шотландский друг был немного похож лицом и к философии которого питал великое почтение. Полковник отсутствовал, и Джеймс теперь вел свои споры за кларетом с мистером Ханименом: он обрушивал на священника знаменитую пятнадцатую и шестнадцатую главы "Упадка и разрушения" и тем совершенно побивал противника. Подобно многим скептикам, Джеймс был очень упрям и со своей стороны полагал, что почти все богослужители не больше верят в творимые ими обряды, чем римские авгуры. Конечно, в этих спорах бедняга Ханимен отступал под натиском Джеймса, сдавая позицию за позицией, однако едва кончалось сражение, подбирал растерянную в бою амуницию и, приведя ее в порядок, вновь нацеплял на себя.