Рейнская легенда
- Гони их прочь из замка, Тикельштерн; сдери с них одежду лучников и чтобы я более не слышал об этих проходимцах!
С этими словами старый князь в гневе вернулся к прерванному завтраку, предоставя обоих юношей глумлению и насмешкам сотоварищей.
Благородный граф Гомбургский, по обычаю своему, прогуливающийся перед завтраком по крепостному валу, заметил случившееся и пожелал узнать причину переполоха. Завидя его, Отто залился краской и поспешно отвернулся; но граф, узнав его черты, с бесконечными изъявлениями восторга заключил юношу в объятия, прижал к своей мужественной груди, осыпал горячими поцелуями и едва не разразился слезами. Ибо добрый граф, поистине давно уж полагал своего крестника на дне величавого Рейна.
Князь Клевский, подошедший тем временем к окну (кликнуть своего гостя, ибо чай уж был готов), наблюдал эту странную картину, как и очаровательная хозяйка, которая тоже глядела в окно, задыхаясь от прелестного волненья. Лучник и старый граф шагали вдоль крепостной стены, поглощенные беседой. И по тому, как восхищен и поражен был последний, легко было догадаться, что лучник сообщал ему вести весьма приятные и нежданные, однако содержание беседы оставалось неизвестным.
- Мой крестник, - отвечал благородный граф, когда вместе со свежими: булочками ему предложили нетерпеливые вопросы. - Знаю семью; люди достойные; отчаянный; повеса; сбежал; родители в отчаянии; рад, что вы его не высекли; хлебнули бы горя и все такое.
Граф был небольшой охотник распространяться и поведал свою историю со свойственной ему краткостью. Но отчего же, когда он кончил свой рассказ, глаза прекрасной Елены наполнились слезами? Отчего она покинула покои? Она покинула покои для того, чтобы еще раз покрыть поцелуями некий локон златых волос, ею похищенный. Головокружительная, сладостная мысль! Странная, безумная: надежда всколыхнулась в душе ее!
Воротившись, она стороной порасспросила об Отто (милая уловка, к какой столь часто прибегают женщины); он, однако же, исчез. Исчез и его товарищ. Сославшись на неотложные дела, покинул замок и граф Гомбургский.
Каким унылым показался Елене просторный замок теперь, когда он был далеко! События последних дней; прекрасный юноша-стрелок; сватовство Ровсного (всегда событие в жизни девушки); осада замка; гибель свирепого ее обожателя - все казалось ей горячечным сном. Все миновало, не оставив следа. Не оставив? О нет! Один след остался; маленький, неприметный золотой локон, над коим юное созданье пролило столько слез, что он распрямился: долгие часы провела она с ним в той беседке, где сделал свое дело цирюльник.
На другой день (лично я полагаю, что она слегла бы; в чахотке и умерла с тоски, если бы это событие отложили хоть на день) к князю Клевскому, по обыкновению, подкреплявшему свои силы, явился запыхавшийся гонец ж вручил ему письмо.
"Великий, Могущественный князь и прочая, - гласило письмо. - Ваш Поборник, имевший честь в минувшую среду сразиться с его покойным сиятельством Ровским де Доннерблитцем, свидетельствует свое нижайшее почтение е. в. князю Клевскому. Через посредство печатных органов П. стало известно о лестном предложении его высочества, касаемом союза между ним (Поборником) и ее высочеством принцессой Еленой Клевской. Указанный рыцарь с удовольствием принимает сие любезное предложение и будет иметь честь предстать перед князем Клевским и принцессой Еленой через полчаса после получения ими сего посланья".
- Ба, ну и дела! - вскричал князь в веселии сердца. (Замечали вы, любезный друг, сколь часто в романах и на сцене радость выражается с помощью вышеозначенных восклицаний?) - Ба, ну и дела! Надевай лучшее платье, дочка, твой жених уж на пути сюда.
И Елена удалилась, дабы облачиться в наряд, соответственный сему роковому событию в жизни женщины. Когда она воротилась, щеки ее были бледны, как ее белая атласная накидка и ветка флердоранжа у нее в волосах.
Едва она села на помосте подле отца, за окном грянул туш, возвестивший о прибытии рыцаря. Елене сделалось дурно, и, чтоб восстановить ее силы, понадобились валерьяновые капли.
Двери распахнулись. Он вошел, тот же самый воин, высокий, стройный и прекрасный, блистая сверкающей сталью. Он приблизился к трону, поддерживаемый с обеих сторон друзьями, точно так же закованными в латы, и изящно преклонил колено.
- Я прибыл, - сказал он голосом, дрожащим страстью, - просить, согласно объявлению, руки прекраснейшей леди Елены. - И с этими словами он протянул князю нумер "Альгемейие цайтунг".
- Знатного ли ты рода, сэр рыцарь? - спросил князь Клевский.
- Столь же знатного, как и твой, - отвечала коленопреклоненная сталь.
- Кто твои поручители?
- Я, Карл, маркграф Годесбергский, отец его! - сказал рыцарь по правую руку, поднимая забрало.
- И я, Людвиг, граф Гомбургский, его крестный! - сказал рыцарь слева и последовал его примеру. Тогда и коленопреклоненный рыцарь поднял свое забрало и взглянул на Елену.
- Я так и знала, - сказала она и упала в обморок, увидев лучника Отто.
Но ее скоро привели в чувство, как вы, верно, уж догадались, люди добрые. Прошло немного дней, и в Клевсе сыграли пышную свадьбу под покровительством святого Буго, святого Буффо и святого Бендиго. После бракосочетания счастливейшая и прекраснейшая на свете чета отбыла в карете четверней, дабы провести медовый месяц в Киссингене. Леди Теодору, которую уж давно мы оставили заточенной в монастырь, силой воротили в Годесберг, где она и примирилась со своим супругом. Ревнуя к невестке, она обожала сына и без памяти баловала внуков. Так что все счастливы, а моя немудреная повесть пришла к концу.
Я прочла ее в старой-престарой книге, взятой в старой захолустной библиотеке. Она была написана на французском языке благородным Александром Дюма; но, может статься, он похитил ее еще у кого-то, а тот стянул ее у предшествующего сочинителя. Ибо ничто не ново под солнцем. Все умирает, дабы возродиться вновь. Вот каким образом забытая повесть великого Дюма появляется на свет за подписью
Терезы Мак-Виртер.
Уислбинки, близ Нью-Брансуика. 1 декабря