Моя жизнь по соседству

С годами я осмелела и порой подсматривала за соседями даже днем, после школы, скрючившись у грубого конька крыши. Я гадала, кого из Гарреттов как зовут: имена-то я знала по крикам из-за двери-ширмы. Задача оказалась не из легких, ведь все Гарретты были худощавыми шатенами с оливковой кожей – словно представителями особой породы.
Легче всех опознавался Джоэл, самый старший и спортивный. Его фото частенько печатали в местных газетах вместе с сообщениями о спортивных успехах – я знала его черно-белым. Следующая по возрасту, Элис, красила волосы в невероятные цвета, а одевалась так, что постоянно нарывалась на замечания миссис Гарретт. Элис я тоже опознавала. Джордж и Пэтси – самые младшие. А вот трех средних братьев, Джейса, Даффа и Гарри я путала. Я почти не сомневалась: старший из них – Джейс, но означало ли это, что он самый высокий? Дафф вроде бы считался умницей, участвовал в конкурсах грамотности и в шахматных турнирах, хотя не носил очки и ботана ничем не напоминал. Гарри был ходячей проблемой. «Гарри, как ты мог?!» – слышалось то и дело. Энди, средняя девочка, вечно где-то пропадала. Когда наступала пора ужинать или садиться в машину, ее звали дольше всего: «Эннннннннннндиииииииии!» С тайного наблюдательного пункта я искала во дворе Энди, гадала, что на этот раз выкинул Гарри, или дивилась чумовому прикиду Элис. Гарретты стали для меня сказкой на ночь. В ту пору я и не помышляла о том, что однажды в ту сказку попаду сама.
 
Глава 2
 
В первый жаркий вечер июня я дома одна. Пытаюсь насладиться покоем, а сама брожу по комнатам и никак не могу устроиться.
У Трейси свидание с Флипом, очередным белокурым теннисистом в ее бесконечной череде бойфрендов. Я не могу дозвониться до Нэн, своей лучшей подруги. Неделю назад у нас начались каникулы, и она окончательно потеряла голову из-за своего бойфренда Дэниэла. По телевизору ничего интересного, в город ехать не тянет. Хотела посидеть на крыльце, но в отлив духота страшная, да еще от реки пахнет болотом.
И вот я сижу в нашей гостиной с арками, похрустываю льдом от минералки, листаю журналы «Ин Тач», которых у Трейси целая стопка. Вдруг раздается громкая жужжащая трель. Звук не прекращается, и я испуганно озираюсь по сторонам: что жужжит? Сушилка? Детектор дыма? Нет, это же дверной звонок звонит не переставая. Я спешу к двери, ожидая увидеть (эх!) одного из бывших ухажеров Трейси, который, накачавшись клубничными дайкири в загородном клубе, осмелел и решил вернуть мою сестрицу.
Нет, это мама! Какой-то мужчина прижал ее спиной к дверному звонку и целует взасос. Я открываю дверь, и они чуть не падают. Но вот мужчина опирается на косяк, и поцелуи продолжаются. Я так и стою, скрестив руки на груди, и чувствую себя круглой дурой. Моя тонкая ночнушка слегка колышется. Вокруг обычные летние звуки. Далекий плеск волн, рев приближающегося мотоцикла, шелест ветра в кизиловых деревьях… Маме и ее спутнику не мешает ни один из звуков, а мое присутствие – и подавно. Не мешает им даже громкий хлопок мотоцикла, въезжающего на подъездную дорожку Гарреттов. А ведь обычно маму такое бесит.
Вот им не хватает воздуха, мама поворачивается ко мне и смущенно хихикает:
– Боже, Саманта, ты меня напугала!
От волнения голос у мамы по-девичьи высокий. Куда подевался безапелляционный – «как скажу, так и будет» – тон, который она включает дома, или приторно-стальной, которым она пользуется на службе?
Пять лет назад мама ударилась в политику. Мы с Трейси сперва не восприняли это всерьез: мама и на выборы-то никогда не ходила. Но однажды вечером она вернулась с митинга взволнованная и полная решимости стать сенатором. Она выставила свою кандидатуру, победила и в корне изменила нашу жизнь.
Мы очень гордились мамой. Как же иначе! Теперь вместо того чтобы готовить завтрак и рыться у нас в школьных сумках, проверяя, сделана ли домашка, мама уезжала из дома в пять утра, чтобы попасть в Хартфорд до пробок. Она допоздна задерживалась на специальных заседаниях всяких комиссий. Выходные теперь посвящались не тренировкам по гимнастике, которой занималась Трейси, и не моим походам в бассейн. Отныне они посвящались подготовке к следующим выборам и посещениям местных мероприятий. Трейси перепробовала все фокусы из репертуара трудного подростка – баловалась наркотиками и выпивкой, воровала в магазинах, спала, с кем попало. Я читала запоем, решила стать демократом (мама – республиканка), и еще пристальнее следила за Гарреттами.
И вот я стою у двери, парализованная столь продолжительным и внезапным публичным проявлением чувств, пока мама наконец не отпускает незнакомца. Он поворачивается ко мне, и я ахаю.
Если мужчина бросает тебя беременной, с малышом на руках, вряд ли захочется поставить его фотографии на каминную полку. Фотографий отца у нас немного, и все они в комнате у Трейси. Но я узнала пришедшего и по форме челюсти, и по ямочкам, и по блестящим волосам цвета пшеницы, и по широким плечам.
– Папа?
Мечтательность в мамином лице сменилась неприкрытым удивлением, словно я выругалась.
Мужчина отлепляется от мамы и протягивает мне руку. Он проходит в освещенную гостиную, и я понимаю: мой отец не может быть так молод.
– Привет, дорогая! Я новый и самый энергичный член предвыборного штаба твоей мамы.
Энергичный? Не то слово!
Он берет мою ладонь и пожимает, словно без моего участия.
– Это Клэй Такер, – говорит мама с трепетом, словно речь идет о Винсенте Ван Гоге или Аврааме Линкольне. Она смотрит на меня с укоризной – вероятно, из-за «папы», – но быстро берет себя в руки. – Он участвовал в проведении общенациональных избирательных кампаний. Большая удача, что он согласился мне помочь.
«В качестве кого?» – гадаю я, а мама взбивает себе прическу жестом, который иначе, чем кокетливым, не назовешь.
– Клэй, говорила же я тебе, что Саманта большая девочка.
Я хлопаю глазами. Ростом я пять футов два дюйма. На каблуках. Потом до меня доходит. Большая – значит взрослая. Слишком взрослая для такой молодой матери.
– Клэя очень удивило, что у меня дочь-подросток. – Мама только что взбила волосы, а теперь убирает за ухо непослушную прядь. – Он говорит, что я сама выгляжу как девушка-подросток.
Интересно, а про Трейси она рассказывала или пока подержит эти сведения в тайне?
– Ты такая же красавица, как мама, – говорит мне Клэй. – Так что теперь я верю.
Выговор у него южный. Перед глазами сразу встают масло, тающее на сладких булочках, и садовые качели.
– Какая чудесная комната! – восторгается Клэй, оглядывая гостиную. – В такой хочется отдохнуть после тяжелого рабочего дня.
Мама сияет. Она гордится нашим домом, постоянно обновляет обстановку, совершенствует совершенное. Клэй неспешно обходит гостиную, разглядывает гигантские пейзажи на белоснежных стенах, мягчайший – не садись, утонешь! – кремовый диван, огромные кресла и наконец опускается в одно из них. Я в шоке смотрю на маму. Ее свидания неизменно заканчиваются у порога. Хотя на свидания она почти не ходит.
На сей раз мама не смотрит на часы, не восклицает: «Господи, времени-то сколько!» – и не выталкивает поклонника за дверь. Она снова по-девчоночьи хихикает, кокетливо поправляет жемчужную сережку и говорит:
– Я кофе сварю.
Мама поворачивается к кухне, но не успевает сделать и шагу, как Клэй Такер подходит ко мне и кладет мне руку на плечо:
– По-моему, девушка вроде тебя сварит кофе сама и даст маме отдохнуть.
Я краснею и невольно отступаю от него. Вообще-то я всегда завариваю чай маме, когда она поздно возвращается. Это что-то вроде ритуала. Но чтобы делать так по чьему-то указанию… Может, я ослышалась? Мы же с этим человеком знакомы буквально несколько секунд… Обида накатывает тотчас, совсем как в школе, когда я забываю решить задачу, за которую начисляют дополнительные баллы, или дома, когда я машинально засовываю свежевыстиранную одежду в ящик несвернутой. Я гадаю, что ответить, но в голову ничего не приходит. В итоге я киваю и отправляюсь на кухню.