Владимир Чигринцев
Воля решил быть с ним строгим:
— Я на машине. Ехал мимо, решил проинспектировать. Ты хоть помнишь, что вчера нес?
— Тут помню, тут не помню. — Клоунским жестом Аристов постучал кулаком по голове. — Какая разница, Волька, впервой нам разве?
— Ясное дело.
— С этими, что ль, напиваться? — грубо буркнул Аристов и, смутившись, опять затараторил, толкая Волю по коридору.
Узенькая кухонька утопала в папиросном дыму. Свободное пространство заняли два здоровенных мужика, расположившихся на кухонных табуретах. Встретили Волю настороженными кивками. Аристов завопил, представляя пришедшего:
— Художник, наш художник пришел, проверяет меня, ясно?
Мужики, слегка расслабившись, протянули руки.
Приехали на ЗИЛ пробивать в колхоз грузовики. Навезли, как водится, гостинцев — плату за постой — и по-холостяцки с утра уже зарядились как следует. Рыжий, что помоложе и побойчее, протянул Воле стакан, но Чигринцев отказался.
— Как хочешь, а мы с ребятами выпьем, — хихикнул Аристов.
Они и выпили. Закусили, но таращились на Волю по-прежнему, пришлось их разговаривать специально. На кухне Аристов засуетился, подавал реплики к месту и не к месту, старался угодить и Чигринцеву и мужикам и, кажется, сам себе становился противен: морщил губы и крутил головой. Оттого только упрямо прибавлял темп и сыпал словами — вставить в его монолог фразу было не просто.
Один из приехавших, сильно пьяный уже Валентин, грузный, в теплой байковой рубахе, сопревший от духоты, весь плачущий потом, от вынужденного молчания отключился и пал на скрещенные на столе руки. Второй, рыжий Николай — аристовский троюродный, блюдя права родственника, кое-как разговор поддерживал.
«Что он им тут наплел?» — подумал Чигринцев, наблюдая за аристовским концертом. Тот же неутомимо «блистал» перед «деревней», и дешевенькое, и ничтожное это желание выставиться порождало только одну общую неловкость.
— А я тебя знаю, Вовка, ты к ученому в Бобры наезжал! — вдруг невпопад, перебив тираду Аристова насчет его великих в Москве связей, выпалил Николай.
— Случалось, — ответил Чигринцев сдержанно.
— К нам снова не собираешься? А то махнем! Получим машины и махнем! Охотишься?
— Еще как, у него ружье знатное, — ввернул Аристов.
— Так за чем дело стало, давай!
— А он, может, и собирается, у него там дела есть семейные, кроме охоты, — начал Аристов, но осекся, поймав гневный Волин взгляд. — Это он меня вчера транспортировал, — с ходу умело переключился и гордо ткнул в Волю пальцем. — Вообще, мужики, не смотрите, что художник, он наш человек, а не пьет, так, значит, не может!
Не понятно, кого Аристов больше стеснялся — своих или его, Чигринцева, именно стеснялся, а потому никак не мог сказать попросту, естественно.
— Да пошел ты, Витька, что ты липнешь как банный лист к заднему месту, мы с мужиками и без твоего суфлерства договоримся.
В глазах Николая блеснули поддержка и понимание.
— Ты вот что, вали кулем, не порти песню, заехал — спасибо, — грубовато-товарищески отмахнулся пристыженный Аристов и сник было, но на секунду — так и лезла, так и рвалась из него «хмарь», как выразился вчерашний шофер. — Кстати, чтоб не забыть, Княжнин звонил утром, пробил он дело — дипломат согласен, впрочем, он Княжнину должен.
По Николаевым глазам Воля уловил, что и этот вопрос здесь обсуждался.
— Одного не пойму, — Воля не сдержал досады, — какой со всего этого Княжнину навар?
— Э-э, братец, а Ларри? Невелика шишка, но круг, круг общения совсем иной, чем тот, что Княжнин в Америке имеет. Связи в гуманитарно-культурных сферах!
— Во, сукин сын, не упустит своего! — восхищенно воскликнул Воля.
— Большого полета человек, вот увидишь, — блаженно улыбнулся Аристов.
— А что, связи — великое дело, — вставил рыжий Николай, — выходит, и в Америке связи все решают, так я понял?
— А в Америке что — нелюди живут? — очнулся вдруг Валентин (выходит, внимательно слушал), поднял свою тяжелую голову и произнес, как вердикт огласил: — Были б у нас связи на ЗИЛе, мы б тут сидели? Ха! Сегодня бы назад катили! — И, почувствовав, что сказал слишком резко, слишком обидно для насулившего им златые горы болтуна хозяина, многозначительно поднял стакан: — Большое дело! Пьем, значит, чтоб вас обоих соблазнить на поездку — клад искать! — Ухмыльнувшись, он выпил, уверенный, что принятие стакана — лучший способ загасить неловкость.
— Рассказал? — вырвалось у Воли.
— Ты что, и правда сдурел — какой там клад? — запричитал, оправдываясь, Аристов. — Спроси у мужиков, они все места как свои пять пальцев знают, ничего, никогда, ни за что!
— Слушай сюда, Вова, нет там, в Пылаихе, никакого клада и не было никогда, моя бабка б знала, — подтвердил рыжий серьезно, опорожнив стакан.
— Его бабка бы знала, — медленно и с трудом поддакнул грузный Валентин, — знающая старуха.
— Веришь, — не отставал рыжий, — бабка бы знала, факт говорю, она у меня колдунья.
— Ну вас, пойду я от греха. — Воля встал и повернулся к двери.
— Эт мы не принуждаем — сам хозяин, а захочешь, всегда приезжай запросто, на него не смотри, его к нам калачом не заманишь.
— Не принуждаем, — промычал грузный Валентин и бережно опустил на стол тяжелую голову, как бы завершая разговор.
— Волька, не обижайся, Бога ради, — Аристов прилип к нему в коридоре, стремясь загладить вину, — мужики свои… — Глаза его округлились, что у побитой собаки.
— Да не обижаюсь я.
— Нет, прямо смотри. А? Вижу, теперь вижу, не обижаешься, хорошо — я тебе, братец, благодарен за вчерашнее, — шепнул он вдогон уже серьезно и вдруг горячо приник к Чигринцеву.
Из-за спины его возник пошатывающийся рыжий:
— Что, мужики, заметано? Приезжайте хоть порознь, хоть вместе, берите ружьишки, захватите патронов, у нас с порохом туго, и вперед — самое время наступает. Давай пять!
Пожали руки.
— Ты это, — вдруг заспотыкался языком Николай, — если что не так, извини, мы по-простому, сам знаешь, по-крестьянски.
Стандартная фраза, всегдашняя, обязательная при расставании, как, впрочем, и обычно, легла на сердце, все расставила по местам и отвела скопившуюся желчь. Заобнимались теперь все втроем, Воля кое-как выпутался и поскакал по лестнице, весело насвистывая. Один раз оглянулся: в дверном проеме стояли обнявшись родичи — Аристов и рыжий Николай, чем-то схожие на лицо, абсолютно чужие, но в этот момент любящие друг друга не понарошку.
Он сильно толкнул входную дверь и чуть не зашиб прыснувших от смеха девчонок-старшеклассниц.
— Счу-умел? — тягуче и незлобно накатила самая взрослая на вид, строя по привычке глазки.
— Очумел, девки, счумел, конечно, вечерок-то какой! Пойдем вместе почумеем, — бросил Воля, зная, что ей понравится.
— Как же, держи карман, — скрывая за презрением восторг, ответила девчонка и, покачивая джинсастыми бедрами, вплыла в подъезд, не оглядываясь на подружек, — так следовало ей поступить по их неписаному закону.
— Эх, девочки, как я люблю вас, мои девочки, — продолжая ненужную уже роль, пропел Чигринцев легко и беззаботно, плюхаясь на сиденье «жигуленка».
У Теплого Стана он выскочил купить сигарет. На брошенном ящике рябой дедок играл на аккордеоне «На сопках Маньчжурии». Никто его не гнал. Наоборот, спешащие по домам прохожие, заслышав мотив, чуть сворачивали с пути, бросали ему бумажки в чехол инструмента. Женщина с набитой авоськой стояла в стороне и явно слушала — на лице ее застыла отрешенная, чуть глупая улыбка. Тепло мелодии захлестнуло и Чигринцева. Он шагнул к мужику, бросил тысячную и, не оборачиваясь, побежал к машине.
И пел всю дорогу чудный вальс. На город тихо спускалась мгла — не вчерашняя, тяжелая, полуночная, а первая, еще мгла — чистый бархат.
6
По краям дороги мелькали торговые палатки, забитые легкой закусью и напитками на любой вкус: начиная с дешевых контрабандных водок до невероятного еще недавно «Асти Мартини». От пляшущего перед глазами изобилия немедленно захотелось чего-нибудь вкусненького. Чигринцев тут же и поддался соблазну — убедил себя, что грех рушить возникшее идиллическое настроение, и, предвкушая и домысливая прилавок ночного магазина деликатесов, сразу ощутил голод и завернул на Тишинку к залитому белым неоном заведению «Нью-Йорк», торгующему круглые сутки.