Апокалипсис отменяется (сборник)
— Франкенштейн оповещен, сейчас налажу канал.
Не дожидаясь команды, я выскочил из-за стола и ринулся в коридор. По глазам полоснул неживой свет дневных ламп, пахнуло больничным запахом с примесью чего-то горького. Замешкавшись на миг, я рванул к лифту, стараясь не растерять листки свежих распечаток по «номеру десять».
Люди в белых халатах шарахнулись к стенам, я услышал вслед взволнованный шепот:
— …Опять у зомбоделов тревога?
«Сволочи! — на бегу подумал я. — Каждый день новые прозвища придумывают!»
У лифта, как всегда, очередь. Врачи-долгожители, помнящие еще бальзамирование Ленина, упорно не желают поправлять здоровье ходьбой по лестнице. Бригада реаниматоров иногда даже каталку с пациентом втолкнуть не может, приходится бабок выгружать…
— Мест нет, Чехов! — пробубнила одна из врачей сварливо. — Придется вам ножки размять, по лестнице…
Черт! Даже мне прозвище дали, Чехов, епт! Это потому, что долговязый, в очках и с бородкой клинышком?!
Увлекшись, я едва не проскочил на лестнице нужный уровень. Охрана у дверей «блока номер восемь» встрепенулась от грохота, когда я вывалился на этаж. К счастью, работаю не первый день, уже знают, даже не пришлось пропуск показывать, хотя наш объект проходит под грифом «сверхсекретно». Еще на лестнице меня скрупулезно «просветили» хим— и металлодатчики, опознали и передали инфу на пост охраны. Один из спецназовцев даже крикнул вслед:
— Поторопись, железячник, Франкенштейн уже там!
Стерильно-белый коридор извернулся углом, двери анатомического театра распахнулись. Навстречу качнулось куполообразное помещение, в глаза бросились ряды стальных каталок. На них, укрытые белыми простынями, характерные холмики с очертаниями человеческих тел. Рядом с каждым огромные пластиковые ящики с пучками проводов, мониторы, серверы, напоминающие шкафы ЭВМ.
Горьковатый запах формалина стал таким насыщенным, что в голове на миг помутилось.
— Огурцов, ретрактор тебе под ложечку, где вас носит?!
Скрипучий голос доктора Франкенштейна привел меня в чувство. Провожаемый пристальными взглядами камер наблюдения, я ринулся к пульту контроля. Пока мозг поспешно боролся с приступом паники при виде мертвых тел и страшно блестевших инструментов, руки сами готовили аппаратуру.
— Сколько у нас времени? — от волнения хрипло спросил я.
Доктор Франкенштейн, в миру профессор Эдуард Витальевич Штерд, пробурчал сварливо:
— Минуты полторы… что ты стоишь, Огурцов?! Сказал же — времени мало! Подключай, скальпель тебе в лучевую кость, не стой!
Я рванулся к компу, рухнул в кресло. За спиной уже мерзко завизжала медицинская пила, запахло паленой костью: Эдуард Витальевич готовил контакт… Я напряг всю волю, чтобы не обернуться, сосредоточившись на загрузке программ. Мне хватило одного раза увидеть трепанацию, чтобы кошмары каждую ночь видеть, повторять не стоит. Но уши против воли ловят каждый звук за спиной.
— Ну что за снабжение? — бормочет Франкенштейн. Пила визжит, что-то отвратительно чавкает и хрустит. — Все оборудование старое, примитивное… ох, черт, — пол-уха отрезал, конхотом ему внутрь!..
С грохотом ввалились Павел и Тимур, помощники Штерда. Два сапога пара: Павел флегматичный и толстолобый амбал, а Тимур тощий, как жердь, циничный пофигист. Оба в кожаных фартуках, как и Франкенштейн, только пятен крови не хватает. Впрочем, будут скоро пятна, когда канал наладят…
— Готов к началу сканирования! — отчеканил я, вслушиваясь в ругань за спиной.
— Куда ты провод суешь, клизму тебе в зад?!
— Эдуард Витальевич, сердечная помпа не качает!!
— Где наноботы, бездари?!
Я слушал ругань Франкенштейна и вялые оправдания Павла с возрастающей паникой. «Номер десять» — второе мое подключение. А если учесть, что первого я не помню совсем, очнувшись уже возле унитаза в приступе рвоты, то для паники самое время… а когда каждое подключение стоит государству десятки тысяч долларов, впору вообще заикой стать.
— Какое у него сердце было, страсть! — Это, по-моему, Тимур. Законченный циник привычно комментирует процесс. — Вот бы ему наша помпа понравилась…
— Ты на легкое посмотри, смолой никотиновой аж сочится, — отозвался Павел тягуче. — А если надавить…
— Работайте, скальпель вам в печень!
«Слава богу! — мысленно возопил я. — Правильно, Франкенштейн, заткни их, иначе я свой желудок продемонстрирую…»
— Наноботы в крови…
— Огурцов, моделирование! — рявкнул Франкенштейн.
— Сигнал идет, — отозвался я, наконец-то погружаясь в работу. — Моделирование запущено! Получена первичная схема прижизненного расположения нейронов!
Компьютер взвыл от натуги, перерабатывая в секунду триллионы операций. Еще бы, отсканировать головной мозг человека, получить и проверить коды доступа от наноботов, что разгоняет по организму «пациента № 10» сердечная помпа, и смоделировать искусственную деятельность ЦНС — брр! Даже у меня мурашки по коже, хотя повидал мощнейшие компьютеры мира!
— Черт!
Короткий вскрик Павла и неуклюжие тупые удары по жестяной каталке заставили вздрогнуть. Усилием воли я вернул глаза к монитору, лучше мне на это не смотреть. За спиной под моим руководством сейчас тысячи наноботов разносят по организму «десятки» дубильные вещества и крионный бальзам, не дающий органике начать разложение. Забитые тромбами вены набухают, извиваются, как черви. Тело вздрагивает, бьется на каталке. Из-под век трупа текут слезы, легкие спазмируют хрипами, сочатся мокротой. Если там мужчина, то возможна эрекция, а если женщина… нет! Не думай! Смотри в монитор! Следи за миллионами цифр, опорочивающих самое святое в человеке — душу. Вон длиннейшая строка, похожая на уравнение помешанного математика, это отсканированная часть души — цепочка реакций человека на внешние раздражители. А эта, быть может, отвечала за любовь и привязанности…
— Время?! — взревел Штерд.
— Общее: пятьдесят шесть секунд, — деревянным голосом сказал я. — Расчетное: двенадцать секунд… восемь… три…
— Копирование модели завершено! — отозвалась в наушниках Ольга. — Сигнал получен! — И спустя секунду с триумфом добавила: — Функционирует!
Я мысленно кивнул Ольге, моей дублерше в операторской, дрожащей ладонью вытер пот со лба и сказал громко:
— «Десятка» в системе!
* * *Почти не помню, как добрался к операторской, все как в тумане.
— Фу! — наморщила носик Ольга. — Ну от тебя и воняет!
— Мы их душили-душили, душили-душили… — неуклюже схохмил я, пряча в карманы трясущиеся пальцы.
— Фу!
Я рухнул в кресло и вытянул ноги. Голова кружится от пережитого, желудок спазмирует. Запах формалина, что поминала Ольга, врезается в ноздри. Черт! Даже после душа остается, въедливый, зараза! Домашние уже начинают коситься, мол, а куда это ты, Сереженька, программистом устроился, что от тебя мертвяками воняет?
В ладонь ткнулось что-то горячее, пальцы машинально обхватили бумажный стакан.
— Выпей чаю, — сказала Ольга мягко. — Тебе поможет…
Дверь операторской распахнулась от толчка. Уже без кожаного фартука, но еще в белом халате, Тимур почти ввалился в помещение. В руке надкушенный бутерброд с колбасой, рожа красная, глаза слезятся. Услышав последние слова, он брякнул:
— Какой чай, Олечка? Только спирт спасет его нежный мозг! По маленькой в конце дежурства?
Желудок болезненно вздрогнул при виде жующего бутерброд Тимура, рванулся к горлу. Я поспешно отвернулся, стараясь дышать глубоко и размеренно, глубоко и размеренно…
— Какой ровный зеленый цвет, — развязно прокомментировал Тимур. — Хлипкий вы народец, железячники. Видели бы вы, как мы спинной мозг из трупа в универе извлекали…
— Оставь его в покое, — вступилась Ольга. — Это вы уже привыкли, потрошители, а Сергей человек новый. Вспомни, как сам здесь впервые оказался!
Тимур пожал плечами и, позвенев стекляшками в кармане, выудил пузырек спирта. Осторожно разбавил с водой в мензурке, посмотрел на свет, будто на бокал вина. Потом резко выдохнул и опрокинул жидкость в рот. Его глаза выпучились, рожа покраснела, даже посинела. Тимур поспешно закусил бутербродом и выдохнул сипло: