Аракчеев: Свидетельства современников
Не более года оставался он в ней. Она была в близости от Петербурга, и как Государю стоило, так сказать, протянуть к нему руку, то он и не утерпел, чтобы не призвать проученного им приверженца и не назначить инспектором всей артиллерии.
Мне неизвестна причина новой немилости к нему Царя; вероятно, наговоры и происки бесчисленных неприятелей; только вторично должен был он удалиться. Вызванный в последний раз, он въезжал в заставу столицы в ту самую минуту, когда прекращалась жизнь его благодетеля.
Сельское житье его было мучительно для несчастных его крестьян, между коими завел он дисциплину совершенно военную. Ни покоя, ни малейшей свободы, ни веселия, плясок и песен не знали жители села Грузино, некогда поместья князя Меншикова. Везде видны были там чистота, порядок и устройство, зато везде одни труды, молчание и трепет. И эта каторга должна была служить после того образцом изобретенных им военных поселений. Непонятно, как мог император Александр, который знал, что в царствование отца его Аракчееву поручено было тайно присматривать за его деяниями [88], как мог он вновь избрать его начальником всей артиллерии? Не служит ли это доказательством, что личностями [89] умел он иногда жертвовать пользе службы? Войдя раз в частые сношения с молодым Императором, он лучше, чем отца его, успел его обольстить своею грубою, мнимо откровенною покорностию; все убеждало Александра в его чистосердечии, самый девиз в гербе, при пожаловании ему Павлом графского достоинства им избранный, «Без лести предан». Он умел уверить Царя, что, кроме двух богов, одного на небе, другого на земле, он ничего в мире не знает и знать не хочет, им одним служит, им одним поклоняется.
В явном несогласии с общим мнением, во многом к нему несправедливым, Государь выбором графа Аракчеева в военные министры как будто хотел показать, что он сим мнением не дорожит и более щадить его не намерен.
Такой человек, как Аракчеев, безусловно [90] не мог принять министерство. Он потребовал устранения графа Ливена [91] от военных дел, уничтожения канцелярии военно-походной, причисления ее к его собственной канцелярии и распространения его власти до того, чтобы сами главнокомандующие армиями должны были принимать его приказания. Обстоятельства ему благоприятствовали; назло недовольным, Государь на все изъявил свое согласие <…>
Весьма важную ролю <…> играл в это время [после войны 1812 года] один частный человек, отставной статский советник Иван Антонович *** [92]. Он женился на побочной дочери какого-то богатого боярина, которому для нее был нужен чин, чтобы законным образом оставить ей свое наследство. [Пукалов] был слишком благоразумен, чтобы ревновать жену моложе его тридцатью годами. Он пользовался ее имением; она пользовалась совершенной свободой. Я знавал ее лично, эту всем известную Варвару Петровну, полненькую, кругленькую, беленькую бесстыдницу. Она была типом русских Лаис, русских Фрин [93]. Из славянских жен одни только польки умеют быть увлекательны, прелестны, даже довольно пристойны и благородны среди студияний [94] своих; русские в этом искусстве все как будто не за свое дело берутся.
Аракчеев, сначала сопровождавший Государя, еще из Праги давно уже воротился. Он жил, казалось, совсем без дела и, по-видимому, ни во что не вмешивался. Но чрез происки свои интересованные в том лица дознались, что он ведет тайную частую переписку с Императором, и оттого оказывали ему всевозможное почтение. На досуге завел он любовные связи с [Пукаловой]. С грубостию его чувств утонченность ума не могла бы уловить его сердце; его расчетливости нравилась и самая дешевизна этой связи, ибо [Пукалова] из чести лишь одной [95] предалась ему. Зато от других, от искателей фортуны, принимала она подарки, выпрашивала, даже вытребовала их. Она стала показываться на всех балах и изумлять своею наглостию. Все высокомощные стали ухаживать за нею и за мужем ее. А сей нечестивец, сей плут всех уверил, что через жену делает из Аракчеева что хочет. У Салтыкова, Горчакова [96], Молчанова [97] почитался он домашним другом; да и многие другие в надежде на его подпору ни в чем ему отказывать не умели. Он прослыл источником всех благ и просящим, разумеется не даром, раздавал места. Между тем сам Аракчеев охотно принимал его, ласкал, все из него выведывал, все помечал и обо всем доносил. Любовь над сим твердым мужем не имела довольно силы, чтобы заставить его забыть свой долг <…>
Во время оно, когда посещал я дом госпожи Танеевой [98], видел я у нее все аракчеевское общество и раза два его самого. На балах, на вечеринках встречал я семейства Апрелевых [99], Дибичей [100], Клейнмихелей [101] и других и никак не мог предвидеть будущего их величия. Судьба Аракчеева сходствует с участию Наполеона, когда тот и другой гасли в заточении: люди, ими взысканные, ими созданные, удерживались, а некоторые и возрастали в могуществе. <…>
В. А. Сухово-Кобылин.
Граф Аракчеев по рассказам В. А. Сухово-Кобылина [102]
Граф Аракчеев оставил по себе ненавистную память, но, по свидетельству Сухово-Кобылина, потомство оказалось слишком строго в своем приговоре. «Неоспорно, — говорит он, — что Аракчеева было бы странно назвать человеком добрым; неоспорно и то, что он был неумолим к иным проступкам, как, например, ко взяточничеству или нерадению по службе. Тому, кто пробовал его обмануть (а обмануть его было трудно, почти невозможно), он никогда не прощал; мало того: он вечно преследовал виновного, но и оказывал снисхождение к ошибкам, в которых ему признавались откровенно, и был человеком безукоризненно справедливым; в бесполезной жестокости его никто не вправе упрекнуть. Правда и то, что он оказался беспощадным, когда производил следствие после убиения Настасьи; но мудрено судить человека, когда он находится в ненормальном состоянии. К этой женщине он был сильно привязан, и ее смерть взволновала все страсти его крутой природы».
В. А. Сухово-Кобылин был записан 19 лет в гвардейский артиллерийский баталион, в чине подпоручика, и пожелал в 1803 году поступить в полевую артиллерию, куда и был переведен штабс-капитаном и получил приказание ехать немедленно в Москву, чтоб поступить в 8-й артиллерийский полк, где назначен был командиром роты. Отец его [103], прощаясь с ним, приказал ему заехать в Грузине, чтоб представиться Аракчееву, инспектору артиллерии.
Тогда ему пришлось в первый раз видеть александровского любимца. Аракчеев был высок и худощав. Он остался верен павловским модам, носил камзол старого покроя, и волосы его были подобраны в небольшой пучок на затылке [104]. Холодный, проницательный его взгляд и строгое выражение лица не смягчались сардонической улыбкой, которая появлялась часто у него на губах. Он говорил медленно, немного в нос и казался постоянно озабочен.
23-летний В. А. Сухово-Кобылин испытал понятную робость в присутствии человека, о котором все привыкли думать с невольным чувством страха; но Аракчеев поразил его изысканной учтивостью и приветливостью, с которой встречал обыкновенно своих посетителей.