Аракчеев: Свидетельства современников

Никакого равенства с собою терпеть он не мог. Корсаков [175] жаловался Государю на дерзкие бумаги Аракчеева и получил такой собственноручный ответ, что с первою почтою прислал просьбу об отставке.
Граф Буксгевден, главнокомандующий финляндскою армиею, отставлен за то, что партикулярным письмом просил с большею внимательностью к правде делать ему замечания [176].
Даже великий князь Константин Павлович имел от него неприятности, до мелочей. Так, например, в один праздник граф Аракчеев никого не принимал, и адъютант записывал всех приезжавших в книгу, которую на другое утро представлял графу. Увидя в ней, что являлась в одиннадцать часов с поздравлением конная гвардия с шефом своим, он отметил резолюцию: «Объявить, что военный министр один, так могли бы раньше приехать» [177]. Подобных чудес много в адъютантских книгах и на подлинных бумагах.
Один чиновник комиссариатский умер в Финляндии на гауптвахте, где содержался по личному приказанию графа Аракчеева. На рапорте о том коменданта резолюция: «Вечная память — одним мошенником меньше» На сенатском указе о производстве чиновников за выслугу лет резолюция: «Поздравляю; чинов прибавилось, да прибавится ли ума и способности?»
Власть его была неимоверна: в крепости сажал без доклада Государю. При мне призван был егерский шеф, помнится, полковник Жилка [178], и разруган за то, что при полку нашел граф Аракчеев множество чухонских подвод. Объяснения Жилки, что полк его новый, что он выступил с двумя ротами из Сибири, формировал его, не останавливаясь, на марше до Немана, а оттуда, тотчас по прибытии, обращен в Финляндию, обоза же не мог он строить на походе, но заказал в Москве, который, вероятно, и готов теперь, в такое привели исступление графа Аракчеева, что он, не помня себя, закричал: «Ты еще разговорился: нет, брат, не старая пора; я царю сказал, что я за все отвечаю и чтоб он в мелочи не мешался; да и покамест буду отвечать, не одну шкуру с вас сдеру, ты сгниешь прежде у меня в крепости, чем царь узнает», — и с сим словом, обратясь к адъютанту, графу Апраксину, сказал: «Отведи его в крепость, а оттуда ступай в Измайловский полк, возьми обоз, и чтоб полк проходил чрез город с своим обозом; а Измайловский полк получит деньги на счет этого командира татарской орды!» Все в одну ночь и исполнено.
Правивший в Саратове должность губернатора Панчулидзев [179] в указе назван был по ошибке действительным статским советником. Покровительствовавший его товарищ министра внутренних дел Козодавлев воспользовался сим и под предлогом, что цари не ошибаются, поднес указ о производстве; граф Аракчеев, узнав о сем от Государя, тотчас поднес другой указ, в замену прежнего, с названием Панчулидзева статским советником, послал фельдъегеря в Саратов разменять указы и тем кончил недоумение.
По удачном переходе Ботнического залива, когда решено возвратиться в Або и князь Багратион [180] пришел в Аланд за приказанием, граф Аракчеев встретил его поздравлением с чином генерала от инфантерии; а ко мне обратясь, сказал: «Вот Василий Романович и приказ заготовит к приезду Государя о производстве вас и Барклая, которому можете послать (за 600 верст) и поздравить заранее». В самом деле, по приезде Государя в Або тотчас приказ объявлен, а главнокомандующий Кнорринг удалился после сего из армии в деревню [181].
Врожденному честолюбию и властолюбию графа Аракчеева много способствовало и баловство. Ростовскому полку велено называться его именем, потом бить барабан, когда он идет или едет; подарена царская яхта, содержание которой в Грузине стоило адмиралтейству столько же, как бы она за границею находилась. Все это давалось потому, что граф Аракчеев не принимал ни фельдмаршальского сана, ни Андреевского ордена. Повторяю: он не хотел ни с кем быть равным.
Льстецов и сродников жаловал он и награждал; но, прогневавшись, мстил им наравне с другими. Полковник Тишин сердечный был друг его, за язык, но по выходе графа Аракчеева из министерства проговорился, что «он не понял образования Совета 1810 года, которое подмыло его, как крепкий дуб водопольем». Это дошло до графа Аракчеева, и он таился два года, но в 1812 году, взяв опять силу [182], так наложил руку, что несколько представлений князя Барклая де Толли о производстве Тишина в генерал-майоры и о награде орденом 3-го Георгия остались без действия; после и при отставке даже не дано чина [183]. Генерал-майор Бухмейер, указавший некогда дорогу Аракчееву в Гатчино и заплаченный им за то впоследствии, был дружен с ним до унижения (осматривая каждое утро конюшни и кухню) и по окончании французской войны употреблен по новгородскому военному поселению. Тогда не было еще ни комитета, ни совета, ни штаба по сей части и все делалось по-домашнему. Но огромность затей и издержек и страх, что выйдет из мужиков, целыми волостями обученных военному ремеслу, избавленных от податей и еще получающих от казны не только для себя и детей обмундировку, но дома, как дачи устроенные, привели Бухмейера в недоумение: он прикинулся или в самом деле начал бредить о беде и ответе и отпущен с большим содержанием для излечения. Прожив года три в орловской деревне своей и думая, что с новым устройством штаба, комитета и прочего расстался он навсегда с военным поселением и числится по артиллерии, только что приехал с женою в Петербург, дня за два до Петергофского праздника [184], как граф Аракчеев узнает о том и о добром здоровье Бухмейера и присылает в обед 21 июля полицеймейстера Чихачева [185] с высочайшим повелением: выслать Бухмейера с женою в Чугуев (где было также военное поселение), сопроводить до первой станции и в самый праздник 22 июля отрапортовать об исполнении так рано, пока граф Аракчеев еще не пойдет во дворец.
Барклая возненавидел он с той поры, как сверх ожидания своего увидел его утвердившимся на посте министра и пользующимся доверенностию Царя и всею помпою, изобретенною графом Аракчеевым лично для себя. Удаление Барклая из армии после Бородинского сражения [186] успокоило дух ненависти к нему графа Аракчеева, и он бесстыдно рассказывал мне, как приезжему из Сибири, при гостях, за обедом или за чаем, о неспособности Барклая, гордости и вместе подчиненности жене, жадности к деньгам, так что содержание его, как министра, было в 80 тысяч и проч. Но неожиданное восстание Барклая опять раскрыло характер графа Аракчеева. По назначении его на место Чичагова [187] главнокомандующим той армии, которая шла осаждать Торунь [188], он приехал в начале 1813 года на почтовых из Эстляндии в Плоцк, чтобы представиться Государю. Небольшой разоренный этот городок завален был постоем по случаю переправы чрез Вислу, и Барклай на сутки только приехавший, решился не хлопотать о квартире, а, остановившись на почтовом дворе, пошел во дворец, где и приглашен был к обеду. Пользуясь остающимся до того временем, решил явиться к князю Кутузову и графу Аракчееву; но Аракчеев, живший за версту от дворца, завидев в окно Барклая, идущего по грязи пешком, не сказался дома. Вслед за тем велел принести из придворной кухни три блюда; и я, работавший с ним утро и вечер, приписал все это занятиям, никак не предполагая, чтобы он остался обедать дома, единственно избегая встречи с Барклаем. Старик, получив приказания Государя и откланявшись, притащился опять вечером к графу Аракчееву, но он отозвался больным; нечего делать: остался ночевать и в седьмом часу утра явился в шарфе, как объяснилось после, с просьбою доложить Государю о назначении ему столовых денег. Вот уж натешился граф Аракчеев: заставил ждать в комнате, где один лакей чистил сапоги, а другой разливал чай; потом вышел в шлафроке, извиняясь, что, отвыкнув от визитов, особливо таких ранних, он не одет да и не очень здоров, не попросил садиться, а, выслушав просьбу, отозвался, что это не по его части, ибо он секретарь Государя, не больше, и пишет только то, что ему прикажут. Барклай, уезжая из Плоцка, писал, однако, письмо, чтобы доложил Государю о столовых, и граф Аракчеев, возвратясь с докладами, сказал мне, что назначено 12 тыс[яч] [189]. Я заготовил рескрипт министру финансов об ассигновании сей суммы серебряною монетою, как следовало за границею; но на другой день, получа Аракчеевы доклады и указы, удивился, что в рескрипте слово «серебром» пропущено. Спрашиваю кантониста, при нем бывшего, Леонова, и узнаю, что граф Аракчеев приказал ему переписать в таком виде присланный мною рескрипт. Мщение гнусное! Когда Барклай поступил на место Кутузова [190], то сам докладывал и получил серебром; но Государь отнес это к ошибке своей канцелярии <…>