Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

 
Захар Прилепин
 
Книгочёт
 
Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями
  
От автора
 
Эту книжку я сварил будто кашу из топора. У меня было какое-то количество разрозненных текстов о современной прозе и рецензий, написанных по случаю.
Я как-то подумал: что добру пропадать – и решил сделать хороший сборник о новейшей литературе.
Основания для начала работы были элементарны.
Есть такие люди, которые называются «критики», – они не без настойчивости предлагают собственный взгляд на литпроцесс, строят свои иерархии, расставляют писателей по местам: этого на пьедестал, этого под лавку, а этих вот вообще не упоминаем…
И нормально, что так, – это их работа. Многие из критиков более чем приятные люди, иные – самодовольные глупцы, и они, кстати сказать, особенно активны. Что тоже обычное дело.
Не в том проблема.
Проблема, что сами сочинители прозы и поэзии отчего-то не пишут критику.
То есть одно за другим появились несколько поколений литераторов, которые друг друга будто бы и не читают. Или, если читают, почти не высказываются на эти темы.
В лучшем случае писатель, возглавляющий литгазету или журнал, может натравить подручного критика на другого сочинителя: как приятно сводить счеты, оставаясь за кадром.
Впрочем, это отдельная история.
Не знаю уж, что мешает остальным литераторам подробно высказываться самим, но все обстоит как обстоит.
Исключения есть, конечно: Быков, Кучерская, Сенчин, – но они именно что исключения. В остальном писателей хватает лишь на то, чтоб язвить в ЖЖ по поводу чужого успеха. (Характерно, что вышеназванные «исключения» не имеют своих ЖЖ.)
Всерьез думать о других людях вообще куда менее любопытно, чем подробно размышлять о себе любимом, да, коллеги?
Итог простой: иерархии в современной литературе сложились при минимальном участии самих литераторов. Приложили руку кто угодно – ведущие литературных колонок в изданиях для коммерсантов и глянцевых журналах, меценаты, обозреватели рейтингов книжных продаж, словоохотливые ЖЖ-юзеры, и эти вот еще, упомянутые мной критики.
Не скажу, что иерархии вовсе не отвечают реальному положению дел (скорей отвечают), однако кое-какие уточнения все равно стоит внести.
Тем более что традиционно в русской литературе ситуация была несколько иной.
Словесность воспринималась как поле общей работы. Сочинители радели о языке и культуре, о политике и религии, о нации, наконец. Написанная другим книга воспринималась не только как предмет раздраженной зависти в случае успеха этой книги («на твоем месте должен быть я»), но как еще одна монета, брошенная в общую копилку. Или украденная оттуда.
Если не критику, то теоретические работы или как минимум эссеистику на литературные темы писали многие и многие классики.
Как много занимались не собой, а другими Горький и Брюсов, Мережковский и Гиппиус, Андрей Белый. Как точен и спокоен в качестве критика Николай Гумилев. Мы уж не говорим про Георгия Адамовича. Даже в наследии Маяковского и Есенина можно найти дельные заметки о литпроцессе – хотя, казалось бы, им-то, при их славе и лихорадочной жизни, вообще было не до этого. Много вы знаете современных поэтов, которые рецензируют других?
Короче говоря, мне захотелось поделиться своими представлениями о том, что являла собой литература в последнее десятилетие. Казалось, я столько уже высказывался на эти темы, что на книжку точно наберется.
Начал делать сборник и выяснил, что не хватает многого. Тут о прозе недосказал, там про хорошего поэта забыл, здесь слишком мимолетно осмотрел литературные события, тут вообще не заметил случившегося.
Стал дописывать (варить суп из первоначального топора), и затянулось это почти на год. Проще сказать: книжку пришлось сочинить едва ли не сначала.
Не скажу, что теперь сказано обо всем (это и невозможно, и бессмысленно), но про наболевшее постарался не забыть и картину в целом набросать.
Выполнена книжка в «лоскутной» манере, когда разговоры о литературе перемежаются отступлениями в смежные темы. Мне показалось, что так будет лучше.
Хотя почему «показалось» – действительно лучше.
Так что поехали потихоньку.
 
Ведем речь
  
Русский язык без почвы не жилец
 
Написать эти заметки подвигло меня чтение публицистики двух любимых моих писателей – Гайто Газданова и Леонида Леонова.
В 1931 году, в Париже, Гайто Газданов, размышляя об эмигрантской литературе, сказал, что основная ее проблема – воздействие на младую литературную поросль писателей старшего поколения.
«Главная ошибка по отношению к ним, – уверял Газданов, – заключается в том, что нынешнее эмигрантское поколение не знает одной простой вещи: в России эти писатели – за одним-двумя исключениями – никогда не были на первом плане. Им ошибочно присудили не принадлежащие им качества – и стали усердно у них учиться: естественно, что результаты получились самые плачевные».
В 1932 году, в Москве, Леонид Леонов, размышляя о советской литературе и о Горьком, произносит другую весьма крамольную вещь: «…это один из немногих старых писателей и во всяком случае единственный такого масштаба мастер, оставшийся вместе с нами». То есть с советскими людьми.
Налицо очевидное противоречие. Газданов уверен, что в эмигрантской литературе мастерами в подавляющем большинстве считают тех, кто таковыми никогда не являлся. Леонов, напротив, уверен, что все мастера, кроме Горького, Страну Советов не признали и жить в Советском Союзе, в отличие от Алексея Максимовича, не собираются.
Видно, что и Газданов, и Леонов печалятся не только о собственно литературе, но и о языке, о речи – их пугает отсутствие видимых ориентиров вокруг.
Так где ж они были, эти мастера слова? в России? за ее пределами? или их вообще почти не было?
В советских учебниках, помню, писалось, что главные, лучшие и основные писатели приняли Октябрьскую революцию 1917 года, а за рубежи уехало несколько отщепенцев: Гиппиус, Мережковский и, по роковому недопониманию, Бунин. Зато вернулись Алексей Толстой и, позже, Александр Куприн и никуда не уехали Брюсов, Пришвин, Вересаев, Сергеев-Ценский, Вячеслав Шишков (последнюю фамилию точно помню в учебнике: я тогда уже был юноша начитанный и знал, что Шишков выпустил первую книгу в 1916 году, то есть относить его к мастерам старой школы было не совсем честно – подгребли для массовости).
Потом, в постсоветское время, возобладала точка зрения противоположная: все мастера уехали, а оставшиеся, за исключением разве что циника Алешки Толстого, ушли во внутреннюю эмиграцию: тот же Пришвин, например, и Андрей Белый так и не стали правоверными советскими писателями. Про Шишкова вообще забыли – хотя, как ни странно, его часто переиздают; просто он каким-то чудом не проходит по ведомству советской литературы, а числится скорей в составе литературы этнографической, где-то меж Мельниковым-Печерским и Маминым-Сибиряком.
Здесь вроде бы должно написать: сегодня пришло время спокойно согласиться с тем, что литература в Гражданскую была разрублена ровно пополам и что по обе стороны советской границы жило истинное русское слово.
Но я так не напишу.
Я, может быть, и без злорадства – но соглашусь с Газдановым.
Русская литература осталась в Советской России, – именно там она выживала и выжила.
К концу тридцатых годов, то есть спустя всего двадцать лет после первой волны эмиграции, никакой эмигрантской литературы почти не осталось. Старые мастера доживали свой век, новой литературы не появилось. В прозе можно назвать только два по-настоящему больших имени – Газданов и Набоков. Пожалуй, еще Алданов, который писать начал до революции, но дебютировал как замечательный исторический романист уже в эмиграции. Может быть, еще Борис Поплавский. Но он умер в 1935-м. А Набоков с 1939 года пишет и публикует новые книги на английском языке.