Книгочёт. Пособие по новейшей литературе с лирическими и саркастическими отступлениями

Что вы по этому поводу думаете, господа?
Как-то Джаггер спросил у Леннона (или наоборот, не так важно): «Почему ты играешь на губной гармошке, а я только в нее дую?» Мне иногда, только отчасти в шутку, хочется спросить у Германа: «Почему я только говорю, а ты еще и размышляешь?»
 
Лев Пирогов
 
Хочу быть бедным
 
(М. : Астрель, 2011)
 
Читаешь и думаешь: какой неприятный человек. Какой насупленный тип. Критик, которого можно в колбу посадить и пугать им молодых литераторов: смотрите, кто будет про вас писать, вот этот, с бородой. Он к вам даже не прикоснется – а неистребимый вкус этой колючей бороды отобьет у вас всякое желание… это… творить.
Единственное, что может слабо успокоить: Пирогов вообще-то пишет не критику. Я даже не знаю, как это называется. Быть может, он ведет мизантропический дневник. Быть может, растит бороду. Последнее даже вероятнее. Растит бороду и смотрит больными глазами.
Я как-то прочитал у Пирогова, как он идет по улице с ощущением, что все люди вокруг думают одно слово: «Лошадь». Статья была о Сорокине, но к Сорокину лошадь никакого отношения не имела, даром что речь шла о повести «Метель».
Так что я читаю Пирогова не для того, чтоб с ним согласиться. Мало приятного соглашаться с этим насупленным типом. Я читаю у него про всяких лошадей. И почти всегда бываю вознагражден.
Пирогов – это, конечно, розановская, вслух размышляющая обо всем традиция, на выходе с тоскливой неприязнью пережевывающая либеральный, как его, дискурс.
Фигура!
Сижу и думаю: какой неприятный человек, пренеприятнейший. Надо бы еще почитать. Еще одну статеечку, и все. Последнюю, и все.
Читаю, читаю, со зла никак от книжки не оторвусь и, знаете, против своей железной воли начинаю с ним соглашаться. Нет, с тем, что он пишет походя о литературе, я как-то редко солидарен, а вот едва автор делает шаг в сторону (а он сразу, назвав какую-нибудь писательскую фамилию, начинает уверенно шагать в сторону) – тут сразу я незаметно для себя киваю головой, как будто услышал знакомую, долгожданную музыку.
Пирогов имеет наглость говорить те самые очевидные вещи, что кажутся нынче вопиюще несусветными.
«Армию ненавидят за то, что ненавидят деревню и деревенщиков, – за подрыв онтологических устоев личности, за несовместимость с той картиной мира, на которой основывается ее идентичность. Действительно, где еще читатель Пелевина встретится с немодным, неактуальным и грубо чувствующим “народом” в таких тошнотворных количествах?»
Или.
«Замечено: стоит лишь написать что-нибудь (не спорю, прекраснодушное) про людей труда (ну, например, как хорошо на заводе работать, или как хорошо комбайном бороздить море спелой пшеницы, или спускаться в шахту, где, рискуя жизнью, на карачках, в антисанитарных условиях зарабатывать на смех детишек и ежевечерний домашний уют), как тут же набегает какая-нибудь куча людей и начинает талдычить: “Ага, ага, а почему же ты сам не работаешь на заводе, а вот бы тебя туда, а вот моему знакомому руки-ноги станком оторвало, а потом он в шахте погиб…” и т.д, и т.п., и пр.!
Даже принимая во внимание понятную страсть оппонентов уличить меня в неискренности, нельзя не заметить, что из их готовности дать отпор складывается удивительная картина – картина ненависти к труду. Труд им неприятен. Они с ним явно что-то не поделили. Их бесит сама мысль, что где-то можно сидеть и прекраснодушничать по поводу алкоголиков-комбайнеров, тогда как они тут действительно трудятся в своих банках и рекламных агентствах! И, между прочим, делают все, чтобы ужас шахты (слесарного цеха, пшеничного поля, далее по списку) не повторился!»
Или вот еще.
«Исчерпываемость души. У тех, кто ее не чувствует, обычно хватает храбрости (неосведомленности), чтобы становиться революционерами, гениями, дарить себя человечеству и затевать войны. Кто чувствует – у тех хватает сил молиться за первых. Но большинство живут просто так, посередине».
Пирогов, видимо, живет с какого-то там своего, третьего краю. И подает оттуда свой неприятный голос.
Это, наверное, важно и даже полезно. Вокруг так много приятных во всех отношениях людей, что… Ясно, что.
 
Политэкономия
  
Эдуард Лимонов
 
Такой президент нам не нужен!
 
(М., 2005)
 
Вот уж никогда не думал, что мне придется писать о сочинениях Лимонова плохо…
Надо ведь какая странность: я тоже считаю, что такой президент нам не нужен, и с каждым выводом в книжке был согласен сразу и безоговорочно.
Мало того, Эдуард Вениаминович – здесь я безо всякой иронии – повлиял на меня так сильно, что не избавиться мне от его влиянья всю жизнь, да я и не собираюсь. Он, несомненно, мужественный человек, великий писатель, и закроем тему.
А книжка мне все равно не понравилась.
Ну, во-первых, всякому хоть немного любопытствующему заранее известно, что там будет описано. Темная история с «Курском» («Она утонула»?), страшная и темная с «Норд-Остом» (кто все-таки потравил газом российских граждан?), не менее жуткая с Бесланом (кто отдал приказ стрелять по школе, ведь стреляли же!). И так далее, вплоть до создания ОПГ «Наши» под воеводством борца с калоедами Якименко, – эта организация ославилась тем, что была благословлена на труды праведные лично президентом, а сразу после этого замечена в избиении инакомыслящих бейсбольными битами.
Во-вторых, меня нисколько не забавит, когда Лимонов уличает жену президента в ветрености за то, что у нее было много записей в трудовой книжке («легкомысленная девушка… прыгающая с работы на работу»). Твою мать! – так и хочется выругаться. Легкомысленная! А вот жены Лимонова – Елена Щапова и Наталия Медведева – были, блин, вовсе не легкомысленными, всю жизнь прожили с одним мужем, работали на одном месте, никогда не злоупотребляли алкоголем и наркотиками.
Быть может, с творческих особ спрос другой, но еще раз повторю: у этого президента полно иных недостатков, чтобы его (или его жену) ловить за лацкан (за юбку) в том случае, где уважаемому автору лучше не встревать. Лимонов всяким бывал – но морализатором явился впервые.
Интонационно и стилистически это какая-то неряшливая книга, видимо, по причине ложного подхода к теме изначально лишенная фирменной лимоновской мускулистости и напора. Все время какое-то ранее не свойственное Лимонову брюзжание слышно. А ведь в наши дни, как ни грустно, интонация куда более убедительна, чем факты.
Оглушительного компромата на Путина – на каждом углу по целому мусорному баку. Да вот только он далеко не на всех действует. Всегда, как ни странно, неизбежно возникает вопрос: «А судьи кто?»
Лимонов эти вопросы предупреждает, выстраивая книгу на основе постоянного сопоставления вех своей жизни и биографии Путина.
Мне, конечно же, биография Лимонова нравится больше, но тут вопрос в другом. Кому адресована эта книжка? Если людям, которые и так Лимонова любят, – то они и без его книги все понимают. А если тем, кто всерьез выбирает, Путин или не Путин, – то лимоновский вариант препарирования событий далеко не самый удачный.
Лимонов и Путин – это не только разная эстетика, это вообще разнопорядковые вещи, по сути, несопоставимые. А если их свести на одну доску с целью добиться доверия потенциального избирателя, то – представим на секунду такой фантастический вариант – аналогичное сочинение «Путин против (эмигранта, дебошира, сексуального маньяка, пса чужих войн и критика христианства) Лимонова» будет стократ убедительней. Для, повторяю, потенциального массового избирателя, к которому, как кажется, апеллирует Лимонов в своем труде.
Не на свое поле пошел Лимонов в этой книге.
Это как если бы Юнгер, или барон Унгерн, или Мисима вдруг выступили в качестве догматических носителей занудного здравого смысла.
Да тьфу на их представления о здравом смысле – такого добра и без них хватает. Они иными качествами дороги миру!