Битва колдуньи. Сага о мечах

– Осенний тинг… – с досадой начал Виги. Несколько месяцев, оставшихся до этого события, представлялись ему вечностью.
– И я уверена, что ты будешь далеко не так рад этой встрече, как тебе кажется сейчас.
– Не рад? Почему? – Виги даже возмутился. – Я буду не рад? Да я буду ждать этого, как… как… как ничего другого на свете!
– Это ты сейчас так думаешь. Но в первом же походе тебе откроется совершенно новый мир, – мечтательно произнесла Ингвиль. Ее-то никакой новый мир не ждал ни через месяц, ни через год. Самый главный «поход» ее грядущего состоял в переезде в дом мужа, где ей предстояло, несмотря на ум, красоту и знатность, провести жизнь между очагом и кладовками, точно так же, как и любой из рабынь, некрасивых и глупых. – Ты наберешься совершенно новых впечатлений, узнаешь новых людей, увидишь, как живут люди в совсем-совсем других странах. И все привычное покажется таким мелким и скучным…
– Я не хочу никаких других стран и людей! – крикнул Виги, почти в отчаянии, что она не понимает его. – Я хочу навсегда остаться… с тобой, – тихо закончил он и снова взял ее за руку.
Но Ингвиль тут же вынула пальцы из его горячей, влажной от волнения ладони.
– Хватит, Виги сын Стюра, ты уже не маленький! – сказала она и строго взглянула ему в глаза. – Ты родился конунгом, и тут уже ничего не переменишь, нравится тебе твоя доля или нет. Лучшая участь для конунга в том, чтобы побеждать своих врагов, а лучшая смерть для него – на поле битвы. И я не смогу тобой гордиться, если ты будешь думать только о том, как бы увильнуть от походов и посидеть подольше возле моей прялки.
Виги смотрел ей в глаза как зачарованный и почти не слышал, что она говорит. Стоящая возле черного камня, освещенная солнечным лучом, светловолосая девушка казалась по-волшебному прекрасной и загадочной, как светлый альв, и Виги любовался ею, едва вникая в смысл слов. Сильнее власти конунга и славы воина его влекла она, Ингвиль дочь Фрейвида, и ее любовь была желаннее самой богатой добычи.
Но этой-то любви вовсе не было в ее голубых глазах, и Виги со стыдом опустил голову.
– А если я… – торопливо заговорил он, вдохновленный новой мыслью, – если я сделаю все это, пойду в походы, одолею много врагов, возьму добычу, ты тогда…
Ингвиль взмахнула руками, пытаясь заставить его замолчать, но он схватил ее за оба запястья и поспешно продолжил, пока не покинула его смелость:
– Когда я стану конунгом, ты будешь моей женой?
– Замолчи! – воскликнула Ингвиль. – Не смей об этом говорить! Ты еще ничего не сделал, чтобы замышлять женитьбу. У твоего отца могут быть совсем другие задумки на этот счет. И незачем зря сотрясать воздух такими словами.
– Но я на все готов ради тебя!
– Ты должен быть готов на все ради себя и своей славы, ради того, чтобы твои потомки могли гордиться твоими подвигами и брать с них пример. Понимаешь?
– Понимаю, – со стыдом ответил Виги, но на самом деле не понимал.
Ингвиль относилась к его пылким чувствам как к безделице – ведь любовь между воспитанником и дочерью воспитателя (или наоборот) возникает сплошь и рядом, но в большинстве случаев быстро забывается в разлуке. Она была уверена, что впечатлительный и немного легкомысленный Виги забудет ее в первом же походе. И не собиралась об этом жалеть. Нет, не таким был образ возлюбленного, таившийся где-то в душе, так глубоко, что она и сама не могла толком его разглядеть. В одном Ингвиль была уверена – будущего господина своей судьбы она еще не встретила.
Вот только когда же он наконец появится? Она не отвечала на любовь Виги, однако его пылкость рождала в ней тоску и томление. Она красива и достойна любви, а некому подарить это счастье, некого согреть этим огнем, что горит в груди и жжет, не находя применения! Кругом лето, везде зелень и цветы, солнце блестит на волнах, и кажется, что счастье так близко – только оглянись, а оно стоит за плечом…
Но за плечом лишь томился вздыхающий Виги, и Ингвиль тайком посмеялась над собой. Пока нет того, что любишь, можно бы полюбить то, что есть. А вот она не может!
В раздумье Ингвиль бросила взгляд в сторону моря и вдруг ахнула. Виги тоже обернулся. Возле черного пятна старшего Смотрельного камня в воде покачивался чужой корабль с убранным парусом. Они и не заметили, как он появился из-за мыса.
Забыв, о чем они говорили, Ингвиль и Виги рассматривали лангскип. Он явно пришел издалека: в их округе такого не было. Он как-то нелепо покачивался возле берега, собираясь то ли пристать, то ли плыть дальше. Неубранные весла вяло шевелились в воде, как лапы дремлющей утки.
– Что это? – Ингвиль бросила на Виги удивленный взгляд. – Чей это корабль?
– Я его раньше не видел. – Виги пожал плечами. – С юга идет. – Они что там, заснули? Они думают плыть или приставать? – Не знаю… Весла переломают.
Ингвиль вспомнилось пророчество Хёрдис о двух китах. В самом деле: корабль без признаков жизни чем-то напоминал полуживого кита, беспомощного даже в родной стихии.
– Пойдем-ка посмотрим! – решила Ингвиль и первой направилась вниз по берегу, к чернеющему вдали старшему камню. Виги послушно шел за ней.
– Гамли! Торд! Да что же вы! – Устав от бесполезных призывов, Моди Золотая Пряжка остановился под мачтой и горестно развел руками. – Нас выбросит на камни! Вестмар! Да хотя бы ты…
– Рад бы… да вот что-то… меня тоже… – тяжело дыша, в несколько приемов выговорил кормчий Вестмар. Он не столько правил, сколько опирался на руль. По его раскрасневшемуся лицу ползли крупные капли пота. – У меня с ночи все кости ломит. Как под каменным обвалом побывал… Не хотел говорить, да вот что-то… Не могу… И поясница болит, как будто мне уже под семьдесят! А теперь вот голова… Плохо соображаю, где верх, а где низ.
– Очень сильно качает, – слабым голосом пожаловался один из хирдманов. – И прибой шумит, как будто я в воде головой… – Тор и Мйольнир! – Раздосадованный и недоумевающий Моди хлопнул себя по бедрам. – Море гладкое, как вода в лохани, а прибой еле шепчет. Тролли и турсы! Хродмар!
Но Хродмар не ответил, он даже не слышал. Он лежал на кормовом настиле, голова его бессильно моталась, глаза были закрыты, а лицо слабо кривилось в болезненной гримасе. Дышал он тяжело и часто.
– Я вижу, нашему Щеголю хуже всех! – прерывисто дыша, заметил один из десятников, Арнульв. Он старался держаться, но ему тоже было плохо. С трудом подняв руку, он вытер мокрый лоб дрожащими пальцами. – Зря ты не хотел остаться на Остром мысу, Моди. Эта хворь так просто от нас не отвяжется. Надо было переждать. А теперь как знать, найдем ли мы здесь какой-нибудь дом. Плыть дальше…
Вдруг он охнул, схватился за горло и поспешно перегнулся через борт. Его стошнило, как мальчишку, впервые попавшего в море.
– Надо на берег… – бормотал Вестмар, часто дыша и тоже, как видно, борясь с рвотным позывом. – И воды у нас…
– Отойди. – Моди подошел и сам взялся за руль. – Полежи. Вон там удобная отмель. Мы идем к берегу. Ну же, мужчины, держитесь! – крикнул он, окидывая взглядом хирдманов на скамьях. Больше половины из них выглядели не лучше Вестмара. – Один я не справлюсь с «Тюленем»! Налегайте на весла, доберемся до берега – отдохнем! Остановимся в первом же доме, какой встретим!
– По бурной долине лосося мчится конь мачты… – бессмысленно бормотал Хродмар, и Моди хмурился, слыша его голос. В хорошем настроении Хродмар любил говорить кеннингами, хотя не сочинил в жизни ни единой строчки настоящих стихов. Его увлечение немало забавляло товарищей, но сейчас Моди был совсем не рад: Хродмар бредил. – Серая всадница волка смотрит из моря оленей… Пусть из тебя вырастет дерево, волчья пожива…
– Это все та ведьма! – проворчал Вестмар, улегшись рядом с Хродмаром. – Это она наслала на нас порчу. Почему мы ее не убили тогда? Стрелу пожалели!
– Что толку теперь говорить? – отозвался с ближней скамьи Колль. Глаза у него покраснели, словно он не спал пять ночей подряд, дышал он с трудом, но держался, из последних сил налегая на весло. – От квиттингских ведьм не убережешься. Не надо было Хродмару с ней говорить…