Сокровище Харальда
В конце березня под тынами киевских улиц свежая трава вылезла даже сквозь груды мусора. Настал Лельник, девичий праздник. Киевские девушки ходили в рощу завивать венки на ветвях молодых берез, первые птичьи трели вплетались в их пение, и шелест березовых ветвей подхватывал хвалу нежной богине-весне.
Прохаживаясь в хороводе, Елисава любовалась младшей сестрой и немного посмеивалась в душе над ее восторженностью: Прямислава, которой шел тринадцатый год, впервые этой весной получила право принимать участие в девичьих игрищах. Но что-то мешало самой Елисаве веселиться, и в себе она уже давно не чувствовала этой свежей, неподдельной и светлой радости, сливающей душу с духом обновленной земли. Что-то коробило ее, царапало, как жесткая невычесанная прядочка кострики в льняной рубашке. Она огляделась: они с Предславой были самыми старшими в хороводе. Всем прочим девушкам было лет тринадцать-шестнадцать. И Миловида, дочь воеводы Вукола, и Красава, младшая дочь тысяцкого Бранемира, и Всемила, которые пели с ними в Лелином хороводе прошлой весной, – все за год повыходили замуж. Только они с Предславой уже семь-восемь лет гуляют в девичьих венках и с непокрытыми косами. Как будто они хромые или убогие! Елисаве вдруг показалось постылым ее вечное девичество и «неувядающий» венок. Стрыйка Добруша давно уже стыдилась петь в хороводе с девчонками, которые могли бы быть ее дочерями, и не ходила на гулянья. Скоро и им обеим придется засесть в своей горнице!
И сама весна вдруг опротивела Елисаве. В шелесте березовой листвы княжне слышался затаенный смех, и берегини дразнили ее из густых ветвей своими белыми лицами. Само солнце освещало Елисаву на позор всем – ее, красавицу и умницу, не нужную никому, точно она горбатая или глухая! Она – весна, которая никогда не станет летом, цветок, который никогда не превратится в ягоду! И какой вообще смысл в ее существовании? Она не живет настоящей жизнью, а только спит, словно замороженная в хрустальном гробу! И один поцелуй тут не поможет…
Скоро Ярилины игрища, потом купальские… Князь Ярослав не мог запретить своим подросшим дочерям участвовать в игрищах Лады и Ярилы, ибо такой запрет вызвал бы возмущение народа – ведь и сейчас, через полвека после принятия христианства, князь и княгиня были первыми представителями народа перед старыми богами, как и перед новым богом. Но Ярослав позаботился, чтобы его дочери не были дурочками, которых обманет удалой молодец, чтобы они знали, что к чему, и не уронили своей чести. Им одним из всего доброго люда запрещено слышать зов горячей молодой крови, только им приказано затыкать уши и не пускать в себя Ладу и Ярилу. Елисава уже хорошо знала, что это такое. Проводя жизнь поблизости от дружины, она привыкла каждый день чувствовать на себе жадные взгляды отроков и дренгов, которым положение и средства не позволяли заводить семьи. Ее это не смущало, но весной, когда на игрищах в теплой ночной роще девушки в помятых венках с визгом убегали в темноту – не столько спасаясь от преследования, сколько уходя с глаз, – им, княжьим дочерям, надо было оставаться у костров, в круге света, под бдительным надзором нянек. Их Ярила придет к ним не в весенней роще и не в облике молодого кудрявого парня, а будет каким-нибудь лысым толстяком, но зато королевского рода! И ради благочестивых заветов, в которых теперь воспитывали девиц всего крещеного мира, княжны должны быть для него так же чисты, как сама Леля.
Хоровод распался, девушки разошлись по роще и стали вешать свои венки на ветви берез. Каждая шептала какие-то тайные просьбы Ладе и берегиням, стараясь, чтобы никто не услышал. «Хороша тайна!» – с досадой подумала Елисава. Как будто березы услышат что-то для себя новое! Да с тех пор как существует белый свет, молодые дурочки просят богов об одном и том же! Свой венок она повесила на ближайший сук почти с досадой: бери его себе хоть леший! В ней кипела яростная решимость: все, это последний в ее жизни Лелин венок, больше она не встанет в хоровод с тонконогими девчонками! Даже если ей самой придется ехать за моря, чтобы наконец раздобыть себе мужа! Может, хоть в Миклагарде найдется какой-нибудь…
– Ты чего такая злая? – К ней подошла Предслава и обняла за талию своей белой мягкой рукой.
– А ты чего такая веселая? – огрызнулась Елисава. – Или за твоим венком уже император из Царьграда приехал? Ну скажи мне, сколько можно? Сколько мы еще с недоросточками будем Лелю петь? Мы с тобой уже не девицы, а две колоды замшелые! У других в наши годы дети бегают!
– Зато наши с тобой дети будут королями! – с удовлетворением ответила Предслава и погладила волосы, точно поправляя воображаемый венец. По ней-то пылкие взгляды кметей скользили, не вызывая ответного огня.
– Пока дождемся – засохнем!
– Ну, у нас ведь еще есть в запасе герцог! – смеясь, утешила ее Предслава. – Ладно, уступлю тебе старичка, раз ты так страдаешь!
Елисава молчала. Неужели этот «старичок» и есть то счастье, которое для нее припасла богиня Лада?
– А ты смотри! – почти положив подбородок ей на плечо и понизив голос, из-за спины предостерегла Предслава. – Вокруг не слепые, всем видно, как ты с Жердиной переглядываешься.
– Что? – Елисава сняла со своей талии мягкую руку и повернулась к сестре.
– А то! – назидательно повторила Предслава и бегло оглянулась, не слышит ли кто. – Мне-то что, мне не жалко. Челядь пусть болтает, кто их, дураков, слушает? А вот если дойдет до немца…
– И как до него может дойти?
– Ну, мало ли кто и почему захочет помешать? Те же ляхи. Наговорят с три короба, оправдывайся потом!
– Да что наговорят-то? Не было ничего! К чему ты вообще Эйнара приплела?
– Я приплела? А кто тебя ловит, когда ты с лошади падаешь?
– Падаю! – возмутилась Елисава. – Как будто я каждый день падаю! Всего один раз и было!
– Ляхам и одного раза хватит! Если бы они не за Добрушей приезжали, а за тобой, то мы бы не отмылись!
– Тоже мне, дело большое!
– А большего и не надо, было бы желание. Кто тебя зимой учил на лыжах ходить? Я помню, как он тебя перехватил, когда ты решила в прорубь въехать!
– Я не доехала до проруби!
– Да только потому, что у него руки длинные – дотянулся! – Предслава засмеялась. – И это тоже все видели.
Елисава не стала оправдываться. Ведь было еще кое-что, о чем сестра не знала и чего, надо надеяться, никто не видел. Прошлой весной, как раз на Купалу, вечером, в этой самой роще, пока еще не совсем стемнело, Эйнар ухитрился поймать ее своими длинными руками, очень ловко выхватил из толпы визжащих и смеющихся девушек и поцеловал, сделав вид, что не узнал княжну. В сумерках, в тени берез, под пышным и растрепанным венком ее и правда мудрено было узнать… И Елисава тоже притворилась, будто это и не она вовсе. Слава Макоши, в то время ляшские послы, приезжавшие за стрыйкой Добрушей, еще до Киева не доехали. Она вырвалась, метнулась в сторону, обогнула березу и влетела прямо в объятия… Творимировой боярыни Божемилы, которая благополучно увела запыхавшуюся и разгоряченную княжну в детинец отдыхать. А если бы боярыня Божемила ей не подвернулась… В глубине рощи было уже темно, а у Эйнара достаточно длинные ноги, чтобы догнать любую русалку.
– Мне-то что, мне не жалко! – повторила Предслава, к счастью, отнесшая густой румянец старшей сестры к воспоминаниям всего лишь о падении с лошади. – Но ты ведь не одна и должна понимать: если на тебя наговорят, то и нам с младшей достанется. И тогда нас все короли будут стороной объезжать.
– Мы поседеем, пока они в дорогу соберутся, – огрызнулась Елисава и добавила: – И сами же будут виноваты!
– Ну, батюшке пожалуйся. – Предслава перекинула блестящую русую косу за плечо и, сузив глаза, ехидно произнесла: – Он подберет… кого-нибудь получше Эйнара!
– Сколопендра! – Елисава дернула сестру за косу. Она почти завидовала невозмутимости Предславы, которая была моложе ее всего на два года, но держалась так, будто у нее, как у праведников в раю, в запасе целая вечность нерушимого блаженства.