Победитель

(Пышма прав. Несть числа прорицателям. И все они не предвещают ничего радостного. Калхас сулит беды ахейцам. Тиресий открывает Одиссею страшные тяготы его судьбы. Иисус предвидит измену одного ученика и отступничество другого. Нострадамус и Александр Блок предсказывают ужасные войны. Воланд уведомляет Михаила Александровича Берлиоза о жутком его конце. Джонни у Стивена Кинга ждет явления фашиствующего президента. 
И только румяные путешественники во времени точно знают, что все будет хорошо. 
Никита отлеживался после удара, думал о доме. Новогодний конверт снеговик с носом-морковкой в левом верхнем углу - встал перед глазами за минуту до того, как вошел Фома Ильич. 
- Здорова ж у тебя голова, Никита. Сваи забивать, ха! Плясать можешь? 
- Нет пока. 
- Ну ладно. Держи.- И протягивает письмо. С морковным носом. И пароходом на зеленой марке. Все точно. 
И не распечатывая конверта, Никита знает: отчим оправился от ревматической атаки и уехал в Цхалтубо, мать оформляет пенсию, дважды звонила Наташа... 
Покатилось, поехало. 
В мозаике кадров увидел он Фому Ильича в короткой несвежей рубашке с тощими, обвислыми, исколотыми ягодицами... Учетчицу Настю с распухшим от слез лицом... Себя - старцем, руки охватили лоб, глаза прикрыты, в почтительной тишине он встает, огибает резной угол стола - и падает ничком на ковер. Конец. Тьма.) 
- Вы делаете попытку показать нам другого, новообращенного Никиту. Человека, чей дар позволил ему не только заглянуть в будущее, но и посмотреть вокруг себя и на себя по-иному. Мне, правда, все время мешали ваши - или Никитины - размышления о необязательности того будущего, которое является в его видениях. О возможности изменить эти трагические судьбы. Я всегда считал очевидным, что будущее - результат нашей волевой деятельности. Так что Никита, по-моему, ломится в открытую дверь. 
(Завидный оптимизм. А если судьба - коридор. Пасть удава. 
Неизбежность. У Никиты этот страх смешан с надеждой. Он одновременно знает будущее и пытается его преодолеть, изменить, разделить судьбу жертвы. Знание заурядной цепочки событий, которая составит его жизнь, перестает быть главным. Никита начинает совершать поступки. Первый - спасение Насти от этого борова, вечно пьяного бульдозериста, чье скотство виною рождения несчастного урода, увиденного Никитой на руках Насти там, в будущем...) 
- Чувствуется, вы не знаете, как быть дальше. Эти планы Никиты залучить Фабера в Москву, показать, как бы случайно, знакомому онкологу - все это очень искусственно. Описывать повседневное существование ясновидца - задача для вас чересчур сложная. Куда проще поразмышлять о его страстях, сомнениях и страданиях. Сюжет пробуксовывает, становится откровенно скучно. А между тем выход из таких положений найден еще Гоголем. Помните - проснулся майор Ковалев, а нос на месте. И вам бы разбудить Никиту в одно прекрасное утро и нет уж его обременительного дара. 
(Ах, Пышма, Пышма. Я снова вынужден признать вашу правоту. Конечно, так бы удобней. Хватило бы Никите до конца дней заботы о Насте да о Фабере. Зачем еще ежедневно, ежечасно прознавать о будущих драмах родных и друзей, близких и знакомых, а то и вовсе чужих людей - прижали в автобусе к молодцу в оранжевой ветровке, и ты видишь, как его накрывает лавина в Баксане. А с Настей... 
- Тебе одного бревна мало, недобиток, падло? - Черный вонючий кулак сгреб рубашку, подтянул к подбородку. Бульдозерист сопит и больно бьет Никиту коленом в низ живота. 
Школьный ужас унижения. Но Никита поднимает глаза и видит перед собой отца обреченного жалкого существа. Страх сменяется жалостью. Колебания уверенностью, знанием, что надо делать. 
Собственно, предощущением встречи Никиты и Насти и кончается рассказ, потому что соединение этих людей неизбежно, но настолько непонятно, что писать об этом Илья не осмелился.) 
- Вот и кажется мне,- подвел итог Пышма,- что могли вы написать вполне сносный рассказ о том, как приехавший на стройку юноша, преодолев сложности перехода к новой жизни, обретает счастье в труде и любви - иначе говоря, женится на милой Насте и забывает о детских метаниях и страхах. Либо, если уж засела в вас непреодолимая тяга к фантастике, незачем бить человека поленом по голове, а честно сажайте его в машину времени и в тысяча первый раз жуйте жвачку временных парадоксов. Вы же, коллега, уселись между стульев, по каковой причине и почернели фиаско. 
- Ты огорчен? - спросил я, когда Илья кончил.- Плюнь. Выбери другой журнал. 
- Знаешь,- улыбнулся он,- я и сам хотел так поступить. До встречи с этим... Пышмой. А теперь мне кажется... Мне кажется, он будет ждать. 
- Чего? 
- Еще рассказов. 
Самонадеянность никогда не отличала моего друга. Поэтому я принял его слова за шутку. И разлил остатки вина. 
- Ты помнишь моего отца? - спросил Илья. 
- Конечно. 
Я хорошо помнил болезненного мрачноватого соседа по исчезнувшему уже дому, что стоял в несуществующем уже переулке, сбегавшем к Москве-реке от каменного терема бояр Романовых. 
- В последний год он совсем ослабел, стал рассеянным. Часто погружался в какую-то задумчивость, перебирал старые конверты, две-три фотографии. А за несколько дней до смерти почувствовал себя лучше, повеселел и сказал, что собирается съездить в Керчь. Он родом из Керчи. Их было четверо, рассказывал он мне. Он, два его друга, Борис и Иван, и Ксения. Всегда вместе. Все общее. А после войны так и не встретились. Несколько писем - и все. А ведь эти трое живы. Иван Филиппович приезжал на похороны. Вот я и подумал - живут люди, очень нужные друг другу. Только они не знают об этом. А когда узнают - уже поздно. Теперь представь, что по какой-то странной случайности, магическому совпадению все они в один и тот же день приезжают в город своего детства... 
И я уже знаю, пройдет два-три дня, и в моей квартире раздастся телефонный звонок. 
- Ну как ты там? - спросит Илья. 
- Ничего, помаленьку,- скажу я. А потом побегу в булочную за печеньем к чаю, потому что друг мой большой любитель сладкого. 
Дело шло к ноябрю, по каковой причине в профкоме имелись в избытке соцстраховские путевки. 
- Ты тему сдал? Сдал. Отгулов хватает? Хватает. Чего тебе еще надо? За семь-то рублей!