Похищение

— Благодарю. У меня еще одна просьба. Помогите мне установить, где живет Екатерина Платиня.
Инспектор сузил глаза, по-черепашьи нырнул в бумаги тяжелой головой.
— Эта… Платиня — жительница Леха?
— Да, — твердо сказал Рервик, не понимая, откуда эта уверенность.
— В таком случае, не знаю, смогу ли вам помочь. Обязательная регистрация распространяется у нас только на приезжих, — инспектор поднял голову от бумаг, — это делается исключительно для безопасности гостей Леха. Мы также настоятельно не рекомендуем им совершать самостоятельные поездки в отдаленные от туристических центров районы. После потрясений, имевших здесь место, не везде еще спокойно. Так, вчерашнее ваше путешествие на болота без надлежащей… надлежащей организации было неосторожным, весьма…
— Возможно, Платиня все же есть в ваших картотеках, или как там это называется?
— Извините, я отвлекся. Сию минуту. Если интересующая вас персона пожелала сообщить свой адрес в информаторий, мы узнаем об этом сей же час. — Инспектор повернулся к боковому столику и потыкал в допотопную клавиатуру. Довольно быстро он получил ответ: «Нет сведений». — Вот видите! — радостно сообщил он. — Еще три года назад, при всех изъянах тогдашней власти, вы не получили бы столь обескураживающего отказа. «Нет сведений!» Позор! В управлении службы порядка Леха нет сведений о его коренном обитателе. Немыслимо! Но факт. Оборотная сторона долгожданной свободы. Наш уважаемый гость не может найти… Как вы назвали эту женщину?
— Салима Болт!
Надо отдать должное инспектору. Он очень спокойно сказал:
— Разве? А я наводил справки о некоей, как мне показалось, Екатерине…
— Я думаю, это одно лицо.
— То, что вы говорите, очень важно. По нашим сведениям дочь Цесариума покинула Лех.
— А по моим сведениям она здесь.
— Доказательства?
— Вчера я ее видел собственными глазами, а не позднее сегодняшнего утра она оставила в номере Марьи Лааксо вот это.
Инспектор внимательно осмотрел пудреницу.
— И что же, Салима Болт не скрываясь ходит по городу? Ведь ее каждый лехиянин знает в лицо.
— Я узнал ее только по этому изображению.
— Да, фото необычное. Мы привыкли к другим.
— Каким же?
— Были, знаете ли, каноны. Костюм, парик, взгляд, поворот головы. Некая обобщенность. Идеал.
— Может быть, поэтому ее и не узнавали? Тем более, я не исключаю грима.
— Вы не могли ошибиться? Уловить сходство с фотографией, э-э… десятилетней, если не больше, давности…
— Я — кинорежиссер.
— И все-таки. Может быть, простое сходство. Вы не оставите у меня эту вещицу?
— Нет. — Андрис убрал пудреницу в карман. — Возможно, вы правы. Просто сходство. Так я буду ждать известий?
— Да, да.
Инспектор грузно поклонился, и Андрис вышел.
И тут же столкнулся с Годом.
— Авсей, где Велько?
— Завтракает в «Сигнале».
— Есть важное дело. Вы не присоединитесь к нам?
— Буду через четверть часа. Что случилось?
— Пропала Марья. И еще…
— Еще?
— Поторопитесь. Вам это интересно.
Андрис ускорил шаг. Трезубец над тавернoй вынырнул из-за куста мохнянки. Перед Рервиком возник худой морщинистый человек, похожий на стручок. Где-то Андрис уже видел его. Улыбаясь узким лицом, он протягивал крупную ладонь.
— Андрис Рервик, если не ошибаюсь?
— Рервик, — механически подтвердил Андрис, подавая руку.
— Очень рад. Мы почти познакомились вчера. Собственно, я вышел вам навстречу по просьбе Екатерины.
— Екатерины?
— Ведь вы ее ищете?
— Я ищу Марью Лааксо.
— Екатерина вам поможет.
Стручок не отнимал руки. Она была влажной.
— Я провожу вас.
— Конечно. Я только зайду на секунду в «Сигнал Им».
— Предупредить Вуйчича? — Ладонь сжалась, Рервик почувствовал укол.
Стручок молча улыбался, приближая лицо. Рервик покачнулся.
Как хорошо, однако, что этот милый горбун взял его под руку.
Вы говорите, до этих зарослей? Точь-в-точь страусовые перья.
Я пою? Вы правы, это неуместно. Сколь удивительно их сходство с подсвеченным земным солнцем облаком. Они так и называются — перистые. Ах, господин стручок, не сердитесь, но вы напоминаете мне персонаж старинной итальянской сказки. Там, знаете, кроме горохового стручка действуют и другие симпатичные создания, все по плодоовощному ведомству. Мы пришли? Нет? Полетим на птерике? Вчера мы летели, летели, а внизу болота, болота, боло…
Рервик пришел в себя в стандартной каюте спейс-корвета. Он лежал в гамаке. Некоторое время, скосив глаза, рассматривал обстановку. Откидная доска-стол. Привинченная к полу табуретка.
Санблок в углу. Обычная офицерская каюта корабля среднего класса. Андрису случалось проводить в таких недели, когда, в поисках драматических сюжетов, летал он между окраинными колониями, где списанные боевые единицы эс-флота, еще способные покрывать небольшие расстояния, использовались как грузовые и пассажирские корабли.
Стоило Рервику выкарабкаться из гамака, как на пороге возник человек в униформе, знакомой Андрису по фильмам XX века, а большей частью по костюмерным разных студий. Темный глухой пиджак с блестящими пуговицами и плетеными золотыми шнурами на плечах. Человек опустил на стол поднос, прикрытый салфеткой, и вышел, не сказав ни слова. Рервик присел на табуретку, откинул скользкую пленку. Металлический судок под крышкой.
Крышку — долой. Ковырнул ложкой клеклый сизый комок артикаши в зеленоватых подтеках комбижира. Отодвинул судок. Два глотка из кружки с теплой бледно-желтой водичкой. Во рту сделалось сладко и противно.
М-да, подумал Андрис, что сказал бы об этой трапезе мой добрый друг Евгений Дамианидис — мудрец и тонкий ценитель гастрономических утех. Как славно они с Велько сиживали за дощатым столом в сакле Дамианидиса в Цихисджвари! «Учитесь, друзья мои, — вещал Евгений, — учитесь извлекать радость из простых, незамысловатых действий. Вот я беру лаваш, теплый, — он поднимал указательный палец, — и заворачиваю в него хороший кусок имеретинского сыра и маленький пучок тархуна. Я держу все это в правой руке, а в левую беру стакан вина из кувшина дяди Самсония. Но прежде чем поднести к губам сосуд с этим нежным, как бархат, напитком, необходимо сделать три важных дела: поднять стакан и взглянуть сквозь него на солнце, посмотреть вокруг и увидеть глаза друзей и, наконец, убедиться, что у тебя под рукой есть сочный спелый помидор, который вслед за вином и сыром отправится в желудок, чтобы сделать тебя совершенно счастливым».
Рервик очнулся от сладких воспоминаний.
— Эй! — крикнул он зычно.
Тотчас появился стюард, молча взял поднос, молча повернулся — уходить.
— Эй!
Стюард остановился.
— Мне нужен стручок.
Стюард смотрел на Рервика пустыми глазами.
— Передайте ему: отвращение к гороху не помешает мне съесть его вместо этой дряни. Идите.
Дверь щелкнула, и Рервик остался один.
Но не надолго. Улыбаясь, вошел стручок.
— Прежде всего — глубочайшие извинения. За способ доставки на корабль. За скудость пищи. За дурные, недостойные гостя условия.
Горбун низко поклонился.
— Вам больше идет розовый фрак, — сказал Андрис.
— О! — искренне удивился стручок. — Какая осведомленность! Позвольте представиться: заведующий канцелярией куратория личных сношений Цесариума — Наргес, к вашим услугам.
Еще один поклон до пола.
— Где Марья?
— Я уже имел удовольствие сообщить, что вас ожидает встреча с Екатериной, и о Марье Лааксо вы, без сомнения, получите исчерпывающие сведения именно от Екатерины…
— Салимы? Давайте ее сюда.
— О! Степень вашей осведомленности воистину поразительна. Уверяю вас, по прибытии на место вы будете удовлетворены. Но…
— Но?
— Проявите благоразумие. Такт. Я не хочу сказать, что благополучие Марьи Лааксо, женщины вам, безусловно, дорогой, в большой степени зависит от вашей сдержанности и осмотрительности, но смею надеяться, что эти достойные похвал качества от природы присущи величайшему кинохудожнику современности.