Похищение
— Дисплей — не игрушка. И не кинокамера. Ничего интересного там быть не может — пустая зона. — Он поправил индивидуальную лампочку, перевернул страницу.
— Это что за насекомое?
— А? — очнулся Кристиан.
— Что за таракан висит в пространстве? — спросил Велько.
В свете недалекого солнца стальным блеском отливает полосатое брюшко. Членистыми изломами торчат антенны, усики лазерных пушек.
— Том, а ты говорил, что спейс-корветы давно разоружены. Этот-то видишь, как пляшет.
Спейс-корвет перебирает лапками. Открывает и поворачивает черный ротик.
— А-а! — брызжа слюной, кричит Баккит, обрушивая пудовые кулаки на панель.
«Сикорский» зайцем метнулся в сторону. Кристиан и Вуйчич на полу. В мозгу Велько мелькает мысль о Марье. Хоровод красных огней опасности, на экране — кусок пространства, где только что был грузовик. Там рвутся ракеты. Второй залп почти накрывает «Сикорского». Еще прыжок. Корвет маневрирует, занимая удобную позицию для окончательного удара. Кристиан уже в своем кресле.
Они с Баккитом играют в четыре руки.
— Что может эта лохань против спейс-корвета? — бормочет Кристиан.
— Четвертую! — кричит Баккит.
Кристиан кивает, набирая программу четвертой трассы. Компьютер дает отказ. Корвет, обгоняя «Игоря Сикорского», идет по красивой параболе.
— Эллипс, — говорит Баккит, — надо пройти по эллипсу.
— При чем здесь эллипс? — кричит Кристиан. — Ты спятил?
Том Баккит выдергивает плату ограничителя.
— Том, ты… — Кристиану изменяет голос.
— Отключаю компьютер.
— Зачем?
— Мы пройдем по четвертой трассе. Нужен эллипс.
— Не понимаю.
— Он пойдет за нами. Но у нас масса в пять раз больше.
Судорога проходит по длинному телу грузовика. Балка из хозяйства В'Аньи сорвалась с держателей и, пробив перегородки, пожаловала в кабину пилота. Вуйчич тупо смотрит на бугристый грубо окрашенный торец. Невидимый командир корвета закладывает элегантный вираж…
Сухой, с запавшими щеками, командир корвета впился в клавиши, стараясь не думать о присутствии Болта. Цесариум рядом — это мешало. Командира восхищало искусство навигатора грузовика.
На секунду он пожалел, что должен уничтожить, и сейчас уничтожит, этот неуклюжий корабль, ведомый с таким мастерством.
— Уйдем, Салима, — раздался спокойный, внушительный голос, — не будем мешать Хаджу выполнять свой долг. Мы приглашаем вас к нам в салон, капитан Хадж, когда бой кончится. Выпить бокал за победу, за благополучное путешествие. За Гадес — там нас ждут друзья.
Болт выплыл из рубки, за ним Салима, опираясь на руку Варгеса.
Наргес задержался у кресла пилота.
Траектория грузовика на экране походила на отрезок эллипса.
Два крестика подползали к яркой зеленой точке, обозначавшей местоположение цели.
— Все, конец старику Баккиту и всей компании, — хихикнул Наргес.
— Баккит? — Капитан Хадж вздрогнул. — Это корабль Баккита?
— Да, ты знаешь его?
— Я с ним учился. Мы вместе летали на таких корветах, когда они только появились. Ах, Баккит, Баккит…
— Ну же, бей!
— Сейчас, сейчас. Не суйся не в свое дело, розовая обезьяна! Убирайся отсюда!
— Жалеешь приятеля? Смотри, капитан, Цесариум не любит…
— Убирайся!
Корвет обходил «Сикорского» справа. Мощное уродливое тело грузовика занимало весь экран. Пальцы Хаджа напряглись.
Кристиан бессильно откинулся в кресле. Все. Не уйти. Баккит рычал. Две кривые на экране слились. Вуйчич смотрел в иллюминатор.
Серая с колючим блеском рыба корвета чуть повернулась и начала удаляться. Вправо, все дальше вправо.
— Уходит! — закричал Кристиан.
Баккит мотал головой. Бег корвета ускорялся. Траектория на экране искривилась, линии разделились, просвет между эллипсом и параболой ширился.
— Попался! — загремел Баккит.
— Что с ним, Том? — спросил Кристиан.
— С ним — все, — ответил капитан. — Конец.
— Да объясни ты!
— Ты редко заглядываешь в лоции, малыш. У этого карлика в партнерах черная дыра. Он тоже про нее забыл. И попался.
— А мы?
— Проскочили. Пойди, посмотри, что с пассажирами. В'Анья, проверь груз.
…Хадж остановился на пороге салона. Болт, не вставая с кресла, сделал ему ободряющий знак. Салима протянула бокал с густой желтой жидкостью.
— Я сочувствую вам, капитан. Пассажирский, вернее грузовой, корабль — не лучшая цель для боевого космолетчика. — Болт говорил печально и проникновенно. — Но вы выполняли свой долг. Ответственность перед историей я беру на себя. А теперь выпьем за успешный полет — и возвращайтесь к пульту. А то я уже ощущаю некоторое неудобство. Корабль, видимо, ускоряется, перегрузка становится неприятной.
Хадж медленно выпил вино.
— Он не стал, он не стал стрелять, — высоким резким голосом заговорил Наргес, вошедший следом. — Баккит улизнул, они улизнули…
Болт тяжело посмотрел на Хаджа. Капитан похолодел. И вдруг усмехнулся: он испугался теперь, когда всякий страх бессмыслен.
Болт сделал попытку встать — неудачно.
— Поговорим потом, — сказал он. — Возвращайтесь к себе и погасите перегрузки.
Хадж смотрел на Цесариума с любопытством. Капитан знал нечто, не известное никому — Наргесу, Любимой Дочери, самому Цесариуму. Сказать им? Почему бы нет? Будет время — сколько его осталось, минут пять-шесть, потом ускорение станет непереносимым — будет время посмотреть на их страх, на Era страх. Хадж принял почтительную позу.
— Цесариум, я не в силах погасить перегрузки. Корабль тянет к черной дыре.
— Что ты мелешь!
— Баккит надул меня. Выхода нет. Это не протянется долго, но две-три минуты тяжесть и боль будут чрезмерны. Я советую вам помочь Дочери. Прощайте, Цесариум. Прощайте все. Я не нарушил… Остался…
— Нет! — закричал Наргес. — Ты лжешь, негодяй.
Хадж вынул из кобуры плазмер.
— Нет! — Наргес сорвался на визг.
Капитан с трудом подошел к Болту, опустился на колени и протянул ему оружие.
— Если станет чересчур тяжело…
И впился глазами в лицо Цесариума.
Розовый горбун, всхлипывая, полз к креслу Болта. Но дыра уже вмешалась — его потащило к стене, где стоял на коленях Варгес.
В руке у гвардейца тускло светился ствол.
— Меня, — простонал Наргес. И лег. Варгес кивнул, ткнул плазмер наугад и выстрелил. Наргес застыл. Гвардеец повернул голову к Салиме, сунул ствол в рот и нажал на спуск.
Дочь Цесариума этого не видела. Она смотрела на отца. У нее хватило сил подползти поближе, дотянуться до его колен. Он вытянул правую руку, положил ее на голову Салимы. Губы Цесариума искривились. Что это — улыбка? Гримаса боли? Или просто черная дыра уже лепила лица своих жертв по своему вкусу?
До свидания.
ПИСЬМО ДЕСЯТОЕ
3-е июня, Москва
Тут был случай необычный. Необычный был и приговор.
Постановили: извлечь его из мраморного склепа, неспешно все ему рассказать, все показать. Унижение и тихо-загадочную смерть его вдовы; растоптанное, убитое крестьянство; звездный час иуды-прокурора — того самого, что охотился за ним летом семнадцатого; показать в подробностях, с костями в колесе, тридцать седьмой; войну, вымерший от боли и голода Питер — блестящую некогда столицу империи; взорванные храмы, разоренные музеи и библиотеки, кастрированное искусство; безумных от страха интеллектуалов — безродных космополитов, ошельмованных врачей; отравителей, отравителей, отравленных, отравленных — и так дальше, дальше, дальше — до геройских звезд социалистического бая Адылова и магазинных прилавков конца восьмидесятых…
Этот человек не стоял в общей группе. Был какое-то время с нею, но и тогда как бы поодаль. Точнее сказать, был в ней одинок. А потом он пошел по кремнистой дороге, отблескивающей лунным оловом, и шел долго, бесконечно долго. Иногда он останавливался, что-то будто бормотал. И когда камера подлетала близко, слышался страстный и гневный, грозный и горький его голос. И еще было видно, что костюм-тройка сидел на нем превосходно, хотя внимательный взор обнаружил бы, что костюм этот изрядно поношен.